А когда тетя влач ушла, мама стала плакать. И еще она гавалила мне, штобы я ее за што-то пластил. Я сплосил: "А за што, мамочка?" – но она ничего больше не сказала, и только всё плакала, и плакала. И тогда я сплосил у нее: "Может быть, у тебя тоже балит животик, мама?" – а она заплакала еще сильнее…
Мне пачему-то тоже захотелось плакать, но я не заплакал. Патаму што я уже бальшой, и должен быть мущиной. Мне так всегда гавалит папа…"
"Запись номер триста семьдесят восемь от двадцать первого ноября две тысячи двадцать четвертого года, двенадцать часов девять минут.
– Севодня у меня животик балел не сильно, и мы с мамой смогли выйти на улицу.
И у лифта встлетили сосетку тетю Лаю. Она сказала, што я очень бледненький и спласила меня: может, што-то у тебя балит, малыш? Я ей сказал, што нет. Не патаму, што я люблю влать. Плосто не хачу, штобы тетя Лая меня жалела. Она тогда гладит меня по галове, а луки у нее очень шелшавые. И еще я знаю, што моя мама тоже не любит, когда меня жалеют длугие взлослые.
Вот…
Но тетя Лая все лавно сказала маме:
– Бедненький лебёнок. Какие же вы бесселдечные ладители, што мучаете своих детей!.. Бога бы побоялись, извелги!
Я думал, што моя мама сейчас удалит тетю Лаю, патаму што лицо у нее стало белым-белым. Как снег… Но моя мама плосто взяла меня за луку и мы пошли спускаться по лестнице пешком, а не стали ждать лифта.
Когда мы вышли на улицу, я сплосил:
– Мам, а пачему тетя Лая гавалит, што вы мучаете детей? Я же у вас только один!
А мама сказала, што это плосто так гавалится и што ваабще тетю Лаю не надо слушать, патаму што у нее нет своих детей, и она нам завидует…"
"Запись номер четыреста двадцать один от пятнадцатого декабря две тысячи двадцать четвертого года, восемнадцать часов пятнадцать минут.
– Севодня я опять весь день лежал в постели, патаму што у меня опять болел живот. И мне паэтому не хотелось ни кушать, ни иглать. Мама давала мне таблетки и делала укольчики. Я уколов не боюсь, нет. Патаму што мне их так часто делали, что я уже пливык…
Я даже не хател сматлеть телевизол.
Тогда мама сказала: "Давай, я тебе почитаю".
Она взяла детские книжки и стала мне читать.
Больше всего мне понлавилась книжка пло маленького мамонтенка, котолый спал во льдах на Дальнем Севеле, а когда ожил, то стал искать свою маму. Из-за этого он поплыл на большой льдине в Афлику, патаму што в Афлике живут слоны, и он думал, что его мама там, следи слонов. Он плыл и пел песенку. Я ее холошо запомнил, патаму што плосил, штобы мама плачитала мне эту книжку тли или четыле лаза.
