Когда они выехали с дворика крематория, Карина спросила:
— Как у вас дела с Таролоем?
— А? Да как обычно. Неделю назад я опять о свадьбе вспомнила. Так он помялся-помялся и сбежал от меня по горам лазить, как и в прошлый раз. Сказал, что шаг слишком серьезный, он подумать должен. Гордый… — вздохнула Ольга. — Слишком гордый. Нищий плебей пытается окрутить богатую аристократку — похоже, именно так он на вещи смотрит. Ума не приложу, как его переубедить. Мне уже, ох, тридцать семь, детей или сейчас заводить надо, или никогда. Если я за ним еще пару лет погоняюсь, рожать опасно станет.
— Не торопись, — посоветовала Карина. — Качественную беременность мы тебе хоть в шестьдесят обеспечим. А ему дай свыкнуться с мыслью. Мужики — они такие, им свобода дороже всего остального. Особенно при вашей монастырской морали. У вас, кажется, скоро годовщина встречи?
— Ага, — Ольга ностальгически улыбнулась. — Два года. Между прочим, как раз в том маленьком парке, который мы проехали пару минут назад. Я не рассказывала? Я от охраны сбежала от тоски и пошла бродить по улицам. А те гопники, похоже, решили, что слабую девушку каждый может обидеть. И тут Терелой встрял — с работы возвращался. Пока я глазами хлопала и млела от удовольствия — все-таки не каждый день тебя защищают не по долгу службы, а по зову сердца — ему успели навалять как следует, в том числе ногами. Потом, конечно, я очухалась и доступно продемонстрировала им, что такое гипеметаболизм в сочетании с первой категорией. А Теру пришлось ко мне домой везти, от грязи отчищать и ссадины перекисью промывать. Тоже мне защитничек — давно за сорок, а так и не научился понимать, когда надо драться, а когда — делать ноги.
В ее голосе скользнули нежные нотки, так нехарактерные для суровой главы Сураграшского департамента.
— Ну ладно, а у тебя-то как? — спохватилась она. — Никого себе еще не нашла?
— Мне нельзя, — качнула головой Карина. — Я же объясняла. Ой, а знаешь, что Цу учудила на днях? Она давно ругалась, что у нее в лаборатории половину сотрудников СОБ завербовала как осведомителей, практически всех — грубым шантажом. Работать невозможно — все страдают угрызениями совести, глаза отводят, кучу времени на печальные размышления тратят. Так она собрала коллектив в один прекрасный вечер и заявила, что ей все равно, кто, кому и как на нее стучит, что она всех сексотов знает поименно и что ее это не колышет. И что если кому-то по какой-то причине некомфортно работать под ее руководством, то пусть катятся, но уж если останутся, то все эмоции пусть оставляют за стенами универа.
