— Отдыхай, я потом вымою сам, — ответил кок. — А ты подмети пока палубу, заправь лампы.
Кок Робис был приятный двадцатилетний юноша, невысокого роста, с румянцем во всю щеку. За ним укрепилась слава озорника. С первого же дня он стал разыгрывать штурмана, хотя тот был его хорошим знакомым и другом брата. Из камбуза всегда доносилось пение, даже в момент самого жестокого шторма Робиса не покидало жизнерадостное настроение.
Все вокруг темно и жутко,
Только там, где гаснут зори,
Луч звезды блестит несмело
Среди сумрака и горя.
Он словно бросал вызов бушующей стихии и весело гремел котлами и сковородками. Ингус скоро подружился с ним. Особенно окрепли узы их дружбы после того, как Робис привел друга в кладовую и позволил ему набить карманы изюмом и черносливом.
После обеда все разошлись. Матросы, спустившись в док, соскабливали приставшие к днищу водоросли и ракушки, облепившие его толстым слоем. Боцман красил паруса, а Ингусу с Яном Силземниеком пришлось драить медную обшивку иллюминаторов и дверные ручки. Капитан с утра отправился в город договариваться с торговым агентом о грузах для предстоящего рейса. Вернувшись, он сообщил команде, что «Дзинтарс» идет в Кардифф, в Англию, затем в Испанию. Сердце Ингуса радостно забилось: Испания, апельсины, бой быков! Все это он увидит собственными глазами!
Вечером, поужинав с матросами и убрав в кубрике, Ингус помылся, переоделся и отправился к отцу на кватер.
Капитан что-то записывал в судовой журнал. При появлении Ингуса он поднял голову и удивленно взглянул на сына:
— Что случилось?
— Ничего. Я просто пришел к тебе.
— Что тебе нужно? — в голосе отца появились резкие нотки, он звучал почти сердито.
— Ничего. Я только так.
— Так? — Зитар поднялся. — Если ничего не нужно, зачем пришел? Юнге нечего делать в каюте капитана. Марш отсюда! Отправляйся в кубрик и не лезь, куда не полагается! Ну, чего ждешь? Не вздумай распускать нюни — немедленно отправлю домой!
Ингус поспешил убраться из каюты. Он совсем не ожидал, что отец так сразу отгородится от него, точно совсем посторонний. Обиженный до глубины души, Ингус взобрался на мачту и целый час просидел на салинге. Он чувствовал себя на судне отца чужим, сиротой. И нет ни одной родной души, кому бы можно было пожаловаться… Незавидна участь молодого моряка. Перевесившись через край салинга, он смотрел на Даугаву; там сновали буксиры с баржами, и вдали на горизонте виднелся дым уходящих в море пароходов. И ведь везде такие же люди, как здесь, на «Дзинтарсе», — все одиноки, живут среди чужих, делают то, что им приказывают, и, однако, не вешают головы. Кок в камбузе с ожесточением драит котлы и что-то насвистывает. Из матросского кубрика доносятся звуки гармоники. Почему же он должен тосковать?
