И суровый Аристогейтон посмотрел на меня, словно приглашая поддержать его справедливые упреки. В тот же момент я поймал взгляд Эргокла, полный неожиданной злобы. Вероятно, мой образ и оскорбительные слова мудреца Аристогейтона слились в его сознании, и я понял, что Эргокл едва ли когда-нибудь воспылает ко мне большой любовью.
— У меня и в мыслях не было поссорить двух столь благородных господ, — пробормотал я. — К тому же, как вы правильно заметили, стесненные средства не позволяют мне приобрести этих рабов, а посему не буду терять время.
И я трусливо ретировался. Конечно, даже после безумств минувшей ночи у меня оставалось немало серебра. Его вполне хватило бы на покупку одного раба. Но я предпочитал держаться подальше от бывших слуг злополучного Ортобула.
Вынужденная связь с семьей этого человека и так казалась мне слишком обременительной, а приближающийся суд — грозным и неизбежным.
Я силился представить, на что будет похоже мое появление в суде, и наивно полагал, что не имею других поводов для тревоги. (Какое глубокое заблуждение! Судьба неустанно преподносит нам сюрпризы.) На следующий день после безуспешной попытки приобрести раба я почувствовал себя гораздо лучше. Я избегал вина, и голова моя была ясной. Стоял прохладный день, озаренный робкой улыбкой осеннего солнца. Неторопливо гуляя по Агоре, я остановился, чтобы почитать объявления возле памятника Героям, как вдруг заметил, что вся площадь охвачена необыкновенным волнением. Из уст в уста передавали какое-то известие. Вдалеке собралась целая толпа, но, несмотря на расстояние, до меня доносились крики и удивленные возгласы. Скоро от этой толпы отделился какой-то человек — ему, видимо, не терпелось пересказать услышанное другу, медлившему, как и я, возле досок для объявлений.
— Что произошло? — спросил я, дерзко влезая со своим вопросом, едва человек успел к нам подойти, но он, горя желанием поделиться свежими новостями, и бровью не повел.
— Поразительно! Манфий и Эвфий обвиняют прекрасную Фрину в святотатстве! Но на самом деле обвинение исходит от Аристогейтона.
— В святотатстве! — вскричал его друг, оборачиваясь. — Фрину? Как это? В каком еще святотатстве?
— Я не верю, — встрял в разговор какой-то зевака. — Возможно, она забыла или спутала слова молитвы или пропустила какое-нибудь шествие…
— Нет, — сказал сплетник. — Говорю вам: это серьезнейшее обвинение. Причем в письменном виде — в длинной графе расписано все до мельчайших деталей.
