В коридоре больницы, возле ведра с фикусом, Гречининых нагнал Борис Аркадьевич.
– Разрешите, я с вами в Москву? – попросил доктор, приложил руку к вязаному ажурному галстуку продукции вологодской кружевной фабрики «Снежинка» и заверил: – Полностью за свой счет! Бывал я когда-то в НИИ педиатрии на курсах повышения, замечательно провели время: театры, рестораны, ВДНХ! В мавзолее был, поклонился, так сказать, основоположнику советской отоларингологии.
* * *
Москва оглушила Лиду.
Звуки были спутаны в увесистый ком, словно «драгоценности» – брошки, бусы, сережки в бабушкиной шкатулке: Лида с трудом вычленяла простые мелодии из сложной круговерти, неразберихи и какофонии.
Дома все было не так!
Родная вологодская Устюжна звучала простодушно, как ансамбль гармонистов или балалаечников, столица была симфоническим оркестром и, отринув понятных Чайковского и Шопена, выбирала для исполнения исключительно произведения Шнитке.
Вибрировали мостовые, сладко пузырились витрины, покрикивали автобусы, рассыпчато звенели трамваи, пыхтели в крикливом ларьке напудренные пончики, все орали разом, и на Лиду обрушивался густой, налитой шум.
Борис Аркадьевич то и дело подхватывал девочку, тяжеленькую от цигейковой шубки на ватине и вязаных рейтуз, на руки – эскалаторы, перекрестки. Лида крутила головой и, пока добрались до института, перемазалась звуками, как шоколадными конфетами.
Необычную пациентку ждали: в сумрачную комнату с металлоемкими, как сейфы, генераторами и осциллографами набилась плотная толпа врачей, старших научных сотрудников, аспирантов.
Девочке то нахлобучивали наушники, то требовали глядеть на вспышки и светящиеся точки.
– Лидочка, что ты сейчас слышишь? – ласково спрашивали доктора.
– Сверчит, – сообщала девочка, глядя на скачущую точку с мерцающим хвостиком.
– А теперь?
Когда вопрос повторился в десятый раз, Лида высунула из кулачка лукавый пальчик и показала на молодую упругую докторшу в халатике выше колен, с просвечивающим кружевным лифчиком.
– У тетеньки колготки едут, вот что слышу!
– Доча! – укоризненно воскликнула мама.
В задних рядах прыснули; крошечная, похожая на горбатую мышку седенькая врач осуждающе поджала губы; мужчины ухмыльнулись и с интересом обласкали взглядами тугие ноги-ступочки в белых туфлях на каблуках.
Под тональным кремом у докторши расплылись пунцовые пятна.
– У девочки ярко выраженная синестезия, – ледяным тоном сообщила она.
– Господи! – плачущим голосом вскрикнула мама.
