Но зато, когда я распускала ей волосы, подавала таз для умывания или надевала на нее ожерелье, она любила со мной поболтать. Вскоре я уже целиком обслуживала свою маленькую госпожу в ее покоях. Постепенно даже Аменет привыкла ко мне, хотя я очень редко слышала от нее доброе слово.
Небем-васт исполняла поручения вне покоев. Она приносила от садовника букеты цветов, которые полагалось менять каждый день, а из кухни приготовленные блюда. Она заботилась о красках для косметики. Зеркало, у которого сломалась ручка, она отнесла золотых дел мастеру, чтобы тот вставил его в новую оправу. Вот так Небем-васт и сновала по делам туда и сюда, всех знала во дворце и все знали ее.
Язык Небем-васт был таким же проворным, как ее ноги. Обо всех она могла посудачить, и когда вечером мы лежали у себя в каморке, она рассказывала мне удивительные вещи.
Повариха, приготовлявшая сласти, - в дворцовой кухне трудилось много поваров и поварих, и у каждого были свои обязанности: один повар жарил домашнюю птицу, другой - дичь, третий приготовлял салаты, четвертый приправу, - так вот, повариха, приготовлявшая сласти, будто бы завела делишки с садовником, хотя тот был женат и имел двух взрослых сыновей. Небем-васт знала об этом от жены садовника, а та застала парочку за кустом тамариска, который рос в углу дворцового сада. Теперь-то уж она позаботится о том, чтобы повариху выгнали. Ведь это была "та еще штучка", однажды она уже утопила в реке новорожденного младенца! И вот "такую штучку" царица терпела в своем доме!
Жена садовника попросила Небем-васт посвятить в дело Аменет, но Небем-васт этого не сделала. Она объяснила это мне так:
- Знаешь, Аменет - это паук! А я не из тех, кто загоняет других в его сети!
- А разве жена садовника не могла бы сама поговорить с Аменет?
- О чем ты говоришь? Не каждый может подступиться к кормилице царицы!
Не могу точно сказать, потому ли Небем-васт не пожаловалась на кухарку, что не желала добычи для паука, или она преследовала какую-то собственную выгоду. Точно лишь то, что она не раз приносила из кухни сласти, которыми, правда, всегда делилась со мной. Часто, расставляя в вазы принесенные от садовника букеты, она грызла инжир или финик.
Я страшно много воображала о себе, когда она рассказывала мне свои истории, и гордилась тем, что была ее доверенной. Если мы видели, как по залам идет, переваливаясь на своих кривых ногах, Риббо, придворный карлик, она нашептывала мне:
