— Но, смею заметить, — говорил он Папаше, — отнюдь, отнюдь: только потому, что хочу воспользоваться льготами, которые мне положены как участнику. Я всю жизнь прожил на общих основаниях, а теперь буду… Что ты смеешься? Да, на общих основаниях, да, нечем гордиться. Я знаю, что мы все проиграли, но и вы пока ничего не выиграли. Посмотрим.
Я не слышал, что ему говорил Папаша, — он продолжал глядеть над собой. Облака улетели, там теперь сияла широкая белая полоса, я сначала подумал, что это кусок инверсии, но она была значительно выше.
— Как они мне надоели, я не хочу с ними никуда ехать, и Гаврилыч — зануда, — сказала Анна. Она забралась ко мне под куртку, — она вечно зябнет.
Гаврилыч щелкнул затвором. Может, у него какая-нибудь специальная пленка для темноты?
— Ну и что, — продолжал он, — мне в свое время очень нравилось. А как же! Выходишь, бывало, из мягкого купе в коридор размяться,—дамы оглядываются: «Шу, шу, шу-шу, шу, шу. Знаменитый адвокат… Тот самый…» А у меня костюм — вот такие лацканы, сорочка — ты представляешь, – манжеты, держу руку — так (я курил папиросы), ногти. Ни на кого не смотрю, открываю окно — ночь кромешная, а там паровоз: бы-бы-бы-бы! Сажа? Не было никакой сажи. — Он снова поймал тросик и уставился в аппарат. — Отойди, пожалуйста. Что ты, как… Ах, это… — Гаврилыч посмотрел вверх. — Это — серебристые облака, покажи им. — Он перенес штатив поближе к девчонкам.
— У нас в магазине стоит «Алазанская долина».
— Позвони Маше.
— Позвоню, она обещала мне зубного, я уже целый год не была.
— Да брось ты, пойди к Вике или к Елене Борисовне. Только я не помню, когда она: по четным в утро или по нечетным?
— Где? Ой, я не вижу, где? Ты видишь?
— Погоди, по нечетным она в вечер, точно! А что там? Какие? Серьезно?
Все смотрели на огромное белое перо, которое закрывало полнеба. Даже Анна высунула нос. И все радовались — вот оно, это то, чего мы, наверное, ждали, и теперь мы можем спокойно уйти, уехать, потому что тут нам уже нечего делать.
— Смотрите, что это!—сказал Гаврилыч.
Прямо на нас из-за сосен вылетели утки — три пары, довольно низко — их всегда узнаешь: они часто-часто машут крыльями. Мы уже слышали их — они переговаривались. Что-то щелкнуло. Я увидел, что Папаша поднимает ружье. Когда он успел его достать из машины? Левая пара резко отвернула к дюне, а эти, наверное молодые, тянули шеи прямо на нас, — вот по ним он и ударил. Первый дал осечку, а второй бахнул прямо над нами — девчонки завизжали. Я не видел за вспышкой, попал он или нет, и в воздухе не увидел — они сразу кто куда.
