— Но, господин профессор, вы даже не представляете, что это значит для меня. Послушайте, я веду самый простой образ жизни... ведь если у человека никого нет во всем мире, тогда ему остается любить только свои привычки. Ежедневно в семь часов вечера я иду в кафе на берегу озера и сижу там до восьми. Они все знают меня там, в кафе. Иногда я играю партию в шашки... По воскресеньям я обычно катаюсь на пароходе по озеру...
— Вам придется на время — на год или два — отказаться от своих привычек, — резко перебил его профессор.
— На время отказаться?.. Вы сказали — на время? Да ведь я никогда не вернусь к прежней жизни. Никогда. Проказа — это не болезнь, нет — это слово. Никто не поверит, что проказу можно вылечить. Нельзя вылечить слово.
— Вы получите справку, подписанную главным врачом больницы, — сказал профессор.
— Справку... с таким же успехом я могу нацепить на себя колокольчик[5].
Пациент направился к двери в прихожую, где стояли его зонт и галоши. Со вздохом облегчения, который не долетел до слуха больного, профессор уселся за свой рабочий стол. Но пациент опять возвратился.
— Значит, вы не верите, что я могу держать язык за зубами, профессор?
— Нет, в этом-то я не сомневаюсь, уверяю вас. Молчать вы будете. Ради вас же самих. Но неужели вы думаете, что врач моего положения преступит закон? Закон разумный, которого необходимо придерживаться. Если бы кто-то где-то не нарушил его, вы бы не стояли здесь сейчас. Прощайте, господин...
Но тот уже закрыл за собой входную дверь и начал пробираться между камней и елей по направлению к шоссе, к автобусной остановке, к столице. Профессор подошел к окну, желая убедиться, что он действительно ушел, и увидел пациента, который прокладывал себе путь между снежными сугробами, образовавшимися под деревьями. Пациент вдруг остановился, размахивая руками, будто пытался втолковать что-то окружавшим его камням, а затем потащился дальше и исчез из виду.
Профессор отодвинул раздвижную дверь в столовую и направился к буфету, такому же огромному, как и письменный стол. Вместо Прометея здесь стоял большой серебряный кубок — награда за фехтование. На нем было выгравировано имя профессора и дата, с которой прошло уже больше сорока лет; рядом лежало массивное серебряное украшение для стола, также именное, — подарок от сослуживцев по больнице по случаю ухода профессора на покой.
Он достал жесткое зеленое яблоко, вернулся в свой кабинет и сел за письменный стол. Зубы его с хрустом впились в яблоко.
