Бдение продолжалось до утра.
Владимир пил вонючее виски, грыз каменные безвкусные галеты и не хмелел. Лишь однажды затуманилось в голове — никак не припоминалось, пил ли уже за здоровье и счастье Роберта Скотта? Для верности повторил и решил все-таки вздремнуть. Роберт привиделся в пурге, под всполохами полярного сияния, укутанный в меха и принявший обличье знаменитого тезки, замерзшего в Антарктиде. Замерзшего... Но в Антарктиде не бывает сияний. Или бывают? Так и не припомнив, вздрогнул от озноба и передернул плечами: и без Антарктиды недолго окоченеть... А за шотландца, вдруг припомнилось, когда отлетел сон, прикладывался раз пять.
Наконец в бутылке осталось всего лишь на последний глоток. Взболтнув остатки, снова посмотрел в зеркало: «Боже, что за синяя харя!.. — сморщился и скорчил рожу, которой и подмигнул отяжелевшим веком: — Так выпьем, мой друг, за синих людей на голубой планете!» Глоток этот оказался последним в буквальном смысле: в голову ударило резко, сокрушительно и моментально сморило. Сонными уже пальцами отстегнул фонарик и кинул в отсек, запихал следом бутылку, гелиограф. Даже крышку ввернул, после чего повалился, сунул ладони в скрюченные колени и сразу уснул.
...Далекий стук дизелей. Такой далекий, каким он может быть только во сне. И снова забытье. Не слышал и не видел, как подошел фрегат, как его взяли на борт.
— Джек, взгляни на этого парня. Он жив?
— Похоже, он мертвый, сэр!
— А ты взгляни получше.
— Сэр, да от него несет виски, как от сотни кабаков!
Над ним разговаривали, и это казалось продолжением сна. Казалось потому, что английская речь, воспринимавшаяся естественно и свободно, без напряжения памяти и воображения, теперь входила в мозг чужеродными-чужеземными, хотя и понятными звуками.
Фразы скользнули, царапнув сознание, и пропали. В следующий момент пришло ощущение, что его поднимают, ставят на ноги, придерживают за плечи и локти, пытаются распрямить скрюченные, закоченевшие члены. Но голова отказывалась просыпаться, хотя уши слышали, как мимо волокут плотик, как скребут и гремят в его разоренном отсеке, как весело смеются, перебрасывая друг другу пустую бутыль. Впрочем, к этому времени он наконец сумел прогнать тяжкую дремоту, но окончательно пришел в себя, услышав высокий петушиный голос, весело крикнувший после удивленного присвиста: «А парень и впрямь опростал бутылку!»
Редкостным голосом обладал коренастый рыжеволосый офицер. Широкие плечи делали его, казалось, еще приземистее, а толстая куртка-канадка, небрежно наброшенная на эти самые плечи, и вовсе превращала фигуру в некий человекообразный квадрат.
