Как и в прошлый раз, когда лихие британцы сбросили с обломка «Заозерска», в воде не задержался — побыл всего ничего, но, как и тогда, начало саднить кожу на голове. Заныли корни волос и зубы. На плотике от ветра не укроешься — идеальное место, где можно в два счета околеть от осенней холодрыги. И весел не оказалось. Будь хотя бы одно — махал бы как проклятый, греб до испарины, до изнеможения, чтобы, как говорится, аж плотик раскалился и чтобы мигом просохла одежда. Что ж, придется согреваться другим способом... Он сбросил плащ, разделся догола. Спину обожгло, зуб не попадал на зуб, сводило лопатки и пальцы, но, вздрагивая и двигая с трудом непослушными пальцами, выжал каждую тряпку, торопливо, как мог, натянул влажную одежду и стал лупцевать себя по груди и бокам, мять-щипать руки-ноги, шею, живот — все подряд, лишь бы ощущать боль, знать, что тело живо и, кажется, будет жить. Слегка согревшись и передохнув, проделал эту же процедуру и во второй раз, и в третий, и в четвертый. И лишь теперь, запыхавшись и обессилев, закутался с головой в плащ и начал соображать что к чему.
Неужели о нем з а б у д у т? Коммодор, скорее всего, так и поступит — обмылок банный, аристократ зачуханный: что ему какой-то плебей-капитанишка, к тому же не британский подданный — славянин! Да, но фрегат... Должен вернуться. Должен! Они же сбросили плотик. Значит, нужно продержаться ночь. Впрочем, и день еще не закончился.
И снова стащил плащ, и снова принялся терзать свое тело. Щипки и тумаки не только согревали, но и отвлекали-успокаивали: нервы что-то начали пошаливать после стольких событий. Только один раз в течение, пожалуй, часа Владимир оторвался от своего занятия. Встрепенулся и замер, услышав далекий грохот пушек. Потом все стихло, наползли сумерки, и вскоре тьма поглотила даже ближние гребни; остались плеск да изнуряющие взлеты и падения, бесконечная качка в жестяном бублике.
Снова навалился и стал одолевать холод.
Снова пришлось елозить по днищу и заниматься, как он теперь называл свою возню, «нанайской борьбой». Тогда и ударился пребольно чашечкой колена о какой-то выступ. Ощупав, обозвал себя распоследними словами: он, капитан и опытный моряк, не подумал, не вспомнил про аварийный запас. Это же крышка отсека!
Кругляш подался легко: резьба смазана густо, по-хозяйски. Запустив руку, выгреб под ноги кучу напарафиненных свертков. И не шоколад, не галеты привели в восторг Арлекина — бутыль второсортного виски объемом наверняка больше кварты. Ага, вот — черным по белому: две пинты. Это же литр спирта, ежели считать в наших градусах. Вот удружили союзники!
