Шура краем глаза заметила, что Дианкина рука погладила его джинсовую ногу выше колена – как бы ненароком. Внезапно – она не могла найти этому объяснения – подруга стала ее раздражать. Показалась ей какой-то манерной, неестественной. Неужели он этого не замечает?
– Конечно, провожу. Иди в гардероб. Я тебя догоню.
Диана отошла от них походкой профессиональной манекенщицы – подбородок надменно задран вверх, плечи гордо расправлены, соблазнительно покачиваются тощие бедра. Шура инстинктивно выпятила грудь (сегодня утром она догадалась надеть поролоновый лифчик, так что ей было что выпячивать).
– Так, значит, на тебе Дианкино платье? – насмешливо поинтересовался Егор.
– Ну и что?
– Ничего. Просто спросил. Шур, запиши мне свой телефон, – неожиданно попросил он, протягивая ей широкую ладонь и тонкую серебристую ручку, явно из дорогих, – прямо на руке, ладно? А то я потеряю.
– А как же Диана? – растерялась Шура. – Я так не могу. Она же моя подруга, мы с детства знакомы.
Он удивленно посмотрел на нее:
– Шур, честное слово, ты странная. Что я такого сказал? Пригласил тебя в гости на ужин при свечах? Или намекнул, что неплохо было бы перепихнуться? Я просто встретил интересного человека и не хочу потерять с ним связь. Или ты отрицаешь дружбу между представителями противоположных полов?
– Нет, я… – смутилась Шура, – хорошо, запишу.
Она схватила ручку, взяла Егора за руку – ладонь была теплой и сухой – и неаккуратным почерком вывела на ладони семь цифр – где-то между линией ума и линией судьбы. Потом подумала и криво дописала «Шура Савенич» – прямо на Венерином холме.
…Мамину предсмертную записку Егор Орлов выучил наизусть. Какое-то время записка эта вместе с другими уликами находилась у следователя, но потом ее вернули бабке Клавке. Бабка спрятала ее в сервант, в распухшую картонную коробку, где она держала документы и фотографии. А Егор незаметно украл и перепрятал.
«Простите меня, простите все. Я так больше не могу. Он преследует меня, он не дает мне спокойно жить. Я слышу его голос за каждым углом. Я постоянно вижу его на улице. Он везде. От него не скрыться, не убежать. Это хуже смерти, поэтому я выбираю последнюю. Никого не вините, я ухожу из жизни добровольно».
Егор знал наизусть каждое слово, но общий смысл ускользал от него. Мамины слова казались ему фарсом, словно были списаны из шпионского боевика. Какие-то преследования, побеги, какой-то загадочный он…
Егор часто представлял, как мама убегает от злодея по узким темным переулкам, как, нервно раздувая ноздри, прислушивается к его приближающимся шагам, как беззвучно плачет от досады, вновь обнаружив его за своей спиной. Больше всего на свете Егору хотелось узнать, кто же этот таинственный
