Ой, был, был, был, был, был! Ой, с Лычиковым был!
Велик-боярин. А-а, с Лычиковым!
Подьячий. Ишь, розочка-то правдивая какая!
Велик-боярин. А теперь где?
Лавруша. Приехал, ой, а сестрица с утра к Нащокиным уехала, а Иван…
Велик-боярин. Ты опять! (Дернул за ухо.)
Лавруша. Ой, расскажу. Сундук схватил, ворошил, ворошил, все переворошил — да на сани. На Москву, мол, с Лычиковым бегу. На Москву, мол, а тут-де неведомы люди наедут — обмани. Уши надрал, горят. (Остановился, и потом — вдруг, точно спохватясь.) Ой, все!
Велик-боярин. У Лычикова тож сказали. Ну, на Москве от нас не убежит.
Подьячий. Струсил заяц, да прямо на охотника. — А тут, государь, сестренка у них есть — ту бы поспрошать.
Велик-боярин. Выбегла бы на крик: знать, вправду дома нету.
Лавруша (оправившись). Истинно, государь, нету: у Нащокиных — хоть туда поезжай.
Велик-боярин. Ладно. (Своим.) Айда! На Москве сыщем. (Идет.)
Подьячий. А все бы, государь…
Велик-боярин (остановился). Не учи курицу, сама яйца носит. — Айда!
Уходит Beлик-боярин, за ним и другие.
Лавруша (один). Ушли ли? (Осматривается и начинает прыгать.) Ушли, ушли, ай-люли, ушли! — А ухо-то — шибче, чем братец. Ладно ль соврал-то? Ой, и сам не помню. Братец спросит — что ответить, не знаю. Со страху намолол что-то. Да ладно — ушли! А теперь спать. И темно уж. Скоро засну. После слез спится, заметил. (Ложится и начинает засыпать.) Сестрица гостинцев… много, много… ухо-то… все гостинцы горят, все надранные… каки ушки-те, сладкие, хорошие! (Уснул.)
Занавес опускается.
