– Я должен уехать сегодня на пару дней, – произнес он, приближаясь к Марго. – Тебя не выпущу, так спокойнее. Если что-то нужно – скажи сейчас, через пару часов меня уже не будет.
Марго заметила в его руках теплое одеяло и подушку.
– Ты собираешься меня здесь уморить?
– Нет, я собираюсь не позволить тебе наделать еще больше глупостей, чем тебе уже удалось. Говори, что еще нужно, Марго, у меня мало времени. Еду и воду я принесу.
– На сколько ты уедешь?
– Это не от меня зависит. Это все? – в голосе послышалось раздражение и нетерпение.
– Я не могу… ты понимаешь… тут чужой человек, словом…
– Я понял. Уберу его в другое место, чтобы – ха-ха – он тебя не слишком смущал.
Марго едва не взвыла, поняв, что Алекс на самом деле не собирается ее выпускать.
– Можешь не трудиться с едой – я не буду есть.
– Голодовку объявишь? – с пониманием протянул он. – Ну, что ж… Уважаю твое решение. Тебе, в принципе, это не повредит – скинешь пару килограммов, очень уж ты растолстела, Марго.
Он ушел, а через какое-то время вернулся с большой бутылью воды, которую опустил на пол рядом с Марго.
– Тут тебе хватит дней на пять.
– Что?!
– Не ори, я пошутил. Всего хорошего, Марго.
Алекс ушел в противоположный угол, долго возился там, брякая цепью. Потом до нее донесся глухой звук удара. Марго увидела, как Алекс поволок человека за ворот куртки к выходу – тот не сопротивлялся.
– Всего хорошего, – повторил Алекс, обращаясь к ней, и гаражная дверь вновь захлопнулась, отрезав Марго от остального мира.
«Разрываешь больное место, как собака – запрятанную «на потом» косточку. Болит ужасно – но ты ковыряешь и ковыряешь в ране всем, что под руку попало. Вон уже в кровище все, а тебе неймется…
Что стоит – удалить все, что возвращает к ненужным и травмоопасным мыслям? Но нет – как же! Ты с маниакальным упорством открываешь какие-то файлы, какие-то эсэмэски, роешься в памяти, перебирая моменты из прошлого. Задыхаешься от боли, плачешь снаружи и внутри (где больнее всего), но продолжаешь хранить эту ерунду. Зачем?
Моральный мазохизм опаснее физического. Он сидит глубоко внутри, и никаким кнутом его не выбьешь, не уговоришь, не успокоишь. Я не то чтобы получаю удовольствие – нет, скорее, испытываю дискомфорт и какое-то слегка брезгливое презрение к себе же самой – за слабость. Но почему тогда я не могу избавить себя от этого? Ведь это как отрезать от себя самой каждый день по чуть-чуть. Я хватаюсь за писанину – и не могу, тупо смотрю в монитор и понимаю – не-а… не то, не так, не о том. Физически ощущаю, как это во мне болит, – и ничем не могу себе помочь впервые в жизни. Всегда могла – а теперь вот разучилась».
