Матушка Пелагея, сгибаясь под тяжестью приличного по размерам холщового мешка, пробиралась дальними огородами к жалкой лачуге Никодима Епифанова. Тьма была такой, о которой говорят: хоть глаз выколи. Под ногами чавкала жирная земля, обильно политая осенними затяжными дождями. Пелагея выбрала тяжелый кружной путь, потому что, отправься она к Никодиму деревенскими заулками, ее уже давно выдали бы собаки. На дальних огородах собак сроду не держали. А если бы и держали, то к концу октября все равно забрали бы уже себе на подворья.
Пелагея остановилась, чтобы поправить сбившийся платок и перевалить тяжелую ношу на другое плечо. Если бы не пьяные вопли уже который час гулявших у председателя приезжих из города милиционеров, Пелагея, пожалуй, давно заблудилась бы в холодных промозглых потемках. Она выпростала ухо из-под теплого платка и прислушалась. Гармонь Петра, сына одного из членов сельсовета, заливалась справа. Справа... Значит, ей надо забирать левее. С трудом передвигая ноги в сыновних сапогах с налипшими на них комьями мокрой тяжелой земли, Пелагея побрела дальше. От тяжелого мешка ломило спину. Особенно сильно ныла поясница. Женщина морщилась, то и дело отирая с раскрасневшегося лица пот и капли осенней мороси, но брела и брела вперед, потому что другого выхода у них с Захарием не было. В соседней Березовке церковь уже разграбили, а потом сожгли в назидание отцу Николаю, который пытался припрятать несколько старинных икон в серебряных окладах, дарохранительницу[1] и еще какую-то церковную утварь. Муж Пелагеи, отец Захарий, как узнал про Березовку, тут же кинулся в свой храм с холщовым мешком, в котором ранее они хранили старую одежду. В этот мешок он и сложил потир[2] с дискосом[3], серебряные, старинные, украшенные иконками. Туда же, в мешок, пошли и серебряные копие[4], лжица[5], крестообразная звездица[6] и Четвероевангелие в переплете из тисненой кожи, которое досталось Захарию еще от деда.
Пелагея сунула в мешок покровцы для потира и антиминс[7], которые сама вышивала золотыми и серебряными нитками, что сын привез из самого Питера. Втайне от Захария она положила в мешок и шкатулку коричневого дерева, в которой хранила свои драгоценности, купленные ей еще батюшкой, купцом первой гильдии Прокофием Филимоновичем Вычуговым. Пелагея Прокофьевна, сочетавшись законным браком с выпускником духовной семинарии Захарием Мирошниковым и уехав в деревню, никогда их больше не надевала, но бережно хранила. Во-первых, на черный день – мало ли что. Во-вторых, для дочери Любушки, если вдруг она выйдет замуж за светского человека. Похоронившая себя в деревне Пелагея мечтала, что красавице Любушке когда-нибудь и повезет вдеть в розовые ушки старинные жемчужные серьги, а на статную шею надеть ожерелье с изумрудами чистейшей воды. А даже если не удастся надеть, может быть, продаст, коли нужда в том придет. В шкатулке были еще и перстенечки золотые, и заколки в волосы, усыпанные аметистами, и ценный нательный крестик с сапфиром глубокого синего цвета.
