Алена топала по дорожке, яростно размахивая лейкой. Земноводное благоразумно предпочло отпрыгнуть в сторону и затаиться под кустом.
— Саботажник! Лодырь!
— А ты эксплуататор. Работорговец.
После «каторжного труда» в полдень, в котелке на открытом огне был сварен изумительный суп. Откушав, троица блаженно повздыхала. «Нахлебники» искренне благодарили несравненное поварское искусство хозяйки. Та, смилостивившись, позволила им отправиться в домик и подремать немножко. А вскоре присоединилась сама, влезла к Васе на кровать и потребовала:
— Чеши мне спинку. Пожалуйста. Два разгильдяя на одну шею это чересчур. Что бы вы делали без меня, дорогие лоботрясы?!
— Померли голодные, грязные и холодные.
Арина клубочком свернулась на топчане.
— У тебя здесь так чудесно пахнет!
Польщенная подруга ухмыльнулась.
— Ну, скажешь тоже. Вот бабуся у меня смыслила в травах. От всех болезней отвары делала. А красивая в молодости была — жуть!
— Ты на нее очень похожа.
Тихо подал первую реплику Вася,
— Ну, на ту фотографию, что висит в твоей комнате.
Алена задумчиво подергала челку, закопалась пальцами в пышную «химическую» гриву.
— Косы у бабки были… в руку толщиной. И до коленей. Она их подстригла в войну. Но и узел ничего себе получался. Тяжелый. Блестящий. Умирала — все зубы целые, ни одного седого волоса. Во люди были раньше!
Арина непроизвольно потрогала кончиком языка свежую пломбу.
— А как она пела! Затянет: «По Дону гуляет». Голос сказочный. Чуть хриплый, правда, сильный. Я хорошо помню, как она меня нянчила. Травы показывала, корешки. Чего скалишься?
Она сурово смотрела на подругу.
— Просто мне хорошо. Ты так замечательно о ней рассказываешь, с любовью. Я никогда ее не видела. Но представляю себе. Наверно она была высокой и сильной. И умела послать, если нужно. Я даже догадываюсь, в кого ты уродилась со своим неподражаемым оскалом. И твоя дивная холодная улыбочка. Вот-вот. Как сейчас. Еще руки скрестить на груди и хмыкнуть.
Алена громко, вызывающе произнесла:
— Хм… Так? Не знаю. Этого не помню. Но актриса в ней великая погибла это точно. Потрясающая была бабуся. Как она меня любила! Всегда заступалась. Я ведь и росла с ней, а не с мамой. Летом родители ко мне приезжали… иногда. Эх, раз был эксцесс, закачаешься. Появились долгожданные предки. Я повисла на шее у мамочки и не отхожу ни на шаг. Не даю им без себя остаться. Хуже чем репей под хвостом, короче. Отец, наконец, озверел. Детали выветрились из головы. Отпихнул он меня или подзатыльник отвесил? Что-то произошло в этом духе. И тут бабка как рявкнет! Аж стекла задребезжали. Похватала она родительские вещички и давай метать с крыльца, на травку: сумки, чемоданы, платье, все подряд. Шмотки кучей валяются. Мать плачет, отец бесится, а бабуся, спокойно так встала у дверей, руки скрестила на груди: «Вон, — говорит, — из моего дома, засранцы! Чтоб ноги вашей здесь не было!» Эх, и любила меня бабуся. Драла, правда, как сидорову козу.
