Очень странно и жутко было видеть эти эмоции, но так как роман был разрушен пограничье Серцет мог заполнить только своим чувством безысходности.
Через некоторое время я заметила, что Серцет оперся на Аглаю, а она спокойно предоставила ему такую возможность. Он держал спину прямее, а ее поле серьезно расширилось и будто бы даже стало светиться.
Спустя несколько минут, они уже касались головами. Слезы Серцета стекали по щекам скорее по инерции, он уже был в ее поле. На губах Аглаи светилась простая маленькая улыбочка, она наблюдала, как светится ее поле. Теперь он действительно светилось и переливалось: холодным розовым и бирюзовым, как мыльный пузырь.
Вдруг я заметила, что вокруг стало темно, и свет исходил именно от поля Аглаи.
Доктор оставил меня, перестал на меня опираться, и отошел к Пенелопе. Я краем глаза заметила, как они стояли обнявшись и улыбались.
— Смотрите, смотрите, — прошелестело по пограничью. Я оглянулась, кроме нас было еще очень много разных людей, даже не людей, а воспомнинаний о людях. Я заметила Пенелопа была какой-то не цветной по сравнению с другими. Все они жадно смотрели на то, что происходило. Пока я оглядывалась по сторонам у Серцета и Аглаи выросли крылья, Они были все так же спиной к спине друг с другом. Лицо Серцта было радостным, он держал Аглаю за руки и улыбался. Крылья были, как у бабочки, нельзя было точно сказать чьи это были крылья ее или его. Огромные, желтые с синим и фиолетовым ободками, с коричневыми пятнами и мелкими красными капельками-горошками.
Они стали подниматься вверх. Строение крыльев предполагало движение только вверх или только вниз.
— Красота, — Виктор подошел ко мне сзади и обнял. Я поежилась в его тепле и улыбнулась.
— Ты где был? Такое зрелище пропустил.
— Надо было спрятать на всякий случай этого Ка.
— Кого?
— Ка. Давай попозже, не отвлекайся.
Серцет и Аглая медленно поднимались вверх.
— Иди, тебе пора, — тихо говорила Пенелопа, отстороняясь от ван Чеха.
Я наблюдала за кружащейся парой, но слушала, что говорят рядом. До ломоты в костях было любопытно.
— Не хочется уходить, — лениво проговорил ван Чех, понимая, что уйти придется в любом случае.
— Вот и иди.
— Долгие проводы лишние слезы. А я сегодня что-то чувствителен.
— Сам знаешь, я не люблю долго прощаться, тем более, что благодаря этому безумцу, я отчасти всегда буду с тобой. По крайней мере раны я залатаю.
— Буду благодарен.
— Октео.
— Ну, а что такого?
— Не приятно же обоим.
