Но в огромной России невозможно дать какие‑либо инструкции из Петербурга, чтобы они безусловно подходили всем – во всех частях обширнейшей и многоплеменной России, а в случае, если исполнение этих инструкций где‑то в России наносит ущерб, Петербург мог вообще ничего не узнать. В результате, как писал остроумный Салтыков‑Щедрин, Россию спасало только то, что в ней глупость законов сопряжена с необязательностью их исполнения. И если где‑то в обширнейших просторах России появлялся немец, который начинал требовать обязательного исполнения инструкций, то для русских и возникала ситуация «что немцу здорово, то русскому смерть!».
Еще одна чертой, присущей, полагаю, значительной части немцев, перебирающихся или приезжающих в Россию, был расизм – отношение к коренному населению, как существам низшего порядка. Обычно расисты искренне полагают, что если они прямо об этом низшим существам не говорят, то никакого расизма у них нет. На самом деле, они ошибаются, на самом деле этот расизм виден из многого – из нечаянно или необдуманно произнесенных слов, из презрительной улыбки, из намеков и, особенно, из поступков расиста. Это, само собой понятно, не могло не вызывать резко отрицательного отношение «низшей расы» к немцам.
И если немцы в России страдали какой‑либо из двух описанных выше черт характера, то это могло вызвать к ним нелюбовь, которая, возможно, кончалась и так, как описано в поэме Некрасова «Кому на Руси жить хорошо»: «Я, внученька! / Я в землю немца Фогеля / Христьяна Христианыча / Живого закопал…».
Однако, распространять эти негативные черты на всех немцев элиты не приходится, более того, у немецкой элиты, по сравнению с немецким крестьянством в России есть существенная положительная черта – немецкая элита со временем становилась русской. Часть немцев принимало подданство и православие, и Россия становилась для них родиной. Эти немцы вливались в семью народов России, становились своими и не вызывали никаких отрицательных чувств и эмоций.
В связи с высказанными выше мыслями о проблеме объединения немцев и русских в одну семью, еще раз вернусь к вопросу о русском менталитете и к тому, что на пустынных просторах России человек был самоценен как таковой, в связи с чем предъявлять претензии к его цвету кожи, верованию или уровню культуры для русских было непозволительной роскошью. Убийство даже пленного было, как минимум, экономическим идиотизмом, а не просто грехом. Пленных берегли, это была самая ценная добыча – ясак, – но берегли не для рабства, а для заселения пустынных земель. Взятыми в плен на западе поляками, литовцами, немцами заселяли восток, и в дружине Ермака, шедшего усмирять сибирского хана Кучума, до половины бойцов были именно такими бывшими пленными.
