— Шведов не волнует, пишу ли я порнографию. У них это все законно. Одна из сторон их здорового языческого мировоззрения.
— Никогда не забуду тебя в передаче Донахью, когда только-только вышла твоя «Широта взгляда». Я была на втором курсе в Барнард-колледже, и моя соседка по комнате с приятелем крутили телевизор, тогда программы переключали вручную, и я вдруг говорю: «Нет, постойте, этот тип интересно говорит». Ты был малость моложе, волосы шапкой на всю верхнюю половину экрана. И ты так спокойно, без нажима говорил, не позволяя ему хамить, а только слегка, любезно показывая аудитории, что считаешь его хамом…
— Но это же его работа. Высокооплачиваемое хамство. Хамство именем народа во благо народа. А говорил-то я что?
Круглое лицо Мери Джо — с остреньким передним подбородком, еще борющимся за гегемонию с остальными, обступающими его, как теневые контуры на телеэкране докабельных времен, — раскраснелось то ли от сострадания его мукам, то ли от двух больших бокалов белого вина, полагающегося к обеду, а может быть, от удушающе тесной кожаной куртки на длинной молнии, похожей на портняжный метр, и с металлическими заклепками величиной с леденец.
— Важно не что ты говорил, а как. Искренне, но без многозначительности. Остроумно, но без… этого самого… без еврейского анекдота. Когда через полгода я прочла в журнале, что вы с женой расстались, помню — не надо бы мне этого рассказывать, не надо было пить второй бокал «Шардонне», — помню, я тогда страшно обрадовалась, подумала: может быть, мы с ним встретимся? И пошла работать в издательство, но ты там не показывался, вернее, показывался, но очень редко. Ты был из наших авторов-невидимок. Но все равно, Генри, мне понравилась эта работа, связи с общественностью. Наивно, наверно, с моей стороны, но не забывай, я еще только училась на втором курсе, и у моего тогдашнего друга — совсем его не помню, кроме того, что он всегда ходил с грязными ногтями, — были проблемы с потенцией. Прошу прощения за краску стыда.
— Мери Джо, ты и меня в краску вгонишь. Скажи, может, мне имеет смысл посмотреть пленку с этой передачей? Она хранится у вас в отделе рекламы?
— Честно признаться, Генри, возможно, что и хранилась, но при переезде в новое здание этого добра повыкидывали целую тонну. Почему бы тебе не порассуждать, к примеру, о будущем печатного слова?
— Слушай, Нобелевскую премию получают раз в жизни, и все говорят, это вообще чудо, что ее дали мне. А ты предлагаешь испортить торжественный миг пустой болтовней.
