Меня как громом поразило. Я начал бормотать, что это, вероятно, какое-то недоразумение, не мог же я сказать, что товарищ Сталин ошибся, товарищ Сталин не ошибается. Он на полуслове прерывает меня резко, как ударом сабли, и повторяет:
«Серб, ты генерал Дража Михайлович!» Я пытаюсь сообразить, что мне делать дальше, а он весь как-то насупился и начал расти вверх и вширь. Налил два бокала вина, один себе, другой протянул мне и сказал:
«Залпом, до дна, генерал Михайлович!» Чокнулся я с ним и выпил все до дна и так и не посмел возразить, что я это не ты, мать твою за ногу!
– Признаю себя виновным и в ваших снах. Если хотите, готов подписать такое признание. Только уйдите отсюда.
– Разумеется, ты виноват. Это мне и товарищ Тито только что сказал. Не будь тебя, не было бы и этого сна.
– Вы правы, но я прошу вас, уйдите.
– Но не будь тебя, Тито не поцеловал бы меня и не сказал бы, что на днях я поеду в Москву получать орден от товарища Сталина. Так что, видишь, ты приносишь удачу. То, что было во сне, это был, конечно, не ты, а тот орден, который мне за тебя дадут, – оскалил зубы в улыбке Крцун. – Как ни крути, а ты приносишь мне удачу.
Дража беспомощно взмахнул рукой, шагнул к кровати и сел. Снял очки и начал краем одеяла протирать запотевшие стекла.
– Две следующие новости, – продолжал Пенезич, – для тебя хорошие, а для меня плохие. Первая из них звучит так: подпиши прошение о помиловании, и мы тебя не расстреляем! Вторая новость: сегодня вечером тебе разрешено свидание с супругой!
Изумленный и взволнованный тем, что услышал, он быстро надел очки и посмотрел на Крцуна.
– Когда она придет? – спросил умоляющим голосом.
– Как только закончим наш разговор. И после того как ты подпишешь прошение о помиловании.
– Я не могу этого сделать. Ни за что.
– Можешь. И должен. Маршал приказал тебе написать прошение о помиловании. У товарища Тито добрая душа, и, честно говоря, мне это не очень нравится. Если бы решал я, то твоей жене не позволили бы повидаться с тобой, а расстреливать мы бы тебя и не стали. Будь моя воля, я бы тебя…
– Пусть все будет по-вашему, только не надо меня шантажировать. Не надо ставить условий, при которых я мог бы воспользоваться своим правом перед смертью увидеться со своей супругой.
– Ты увидишь ее тогда, когда этого я захочу, если захочу. Сначала прошение о помиловании, а потом… Какое, к чертовой матери, помилование! Если бы товарищ Тито не был так жалостлив и добр, тебя следовало бы привязать к столбу посреди Белграда и приводить туда твоих сербов, чтобы они плевали на тебя и мочились. Я бы к этому столбу еще и лесенку пристроил, чтобы и женщины могли помочиться. Вот, генерал, как бы оно было, будь по-моему… Что молчишь, бандюга, сволочь великосербская, буржуй?! Думаешь, я такой дурак и не понимаю, о чем ты сейчас думаешь? Я для тебя хамло и босяк, а ты – господин, ты буржуй, ты окончил французскую военную академию. Да в гробу я видал и тебя, и твои академии, и твоего короля, и Трумэна, и де Голля, – потряс он Дражу за худые плечи. – Я тебе и генерал, и военная академия, настоящая академия. Какая школа, какие манеры? – Он отошел в сторону от заключенного и закурил сигарету. – Офицеры ходят в белых перчатках, они не ругаются, знают иностранные языки, умеют танцевать… и что еще, помоги-ка мне вспомнить, генерал?! Да вы, буржуйские офицеры, вы даже срете по офицерскому протоколу, а баб дерете по специальным правилам! Но кто из нас двоих лучший генерал и у кого школа лучше, видно по результату. Ты даже не представляешь, на кого стал похож. Тобой ворон пугать можно.
