Мама моя была очень хорошей и очень несчастной. И сильно меня любила. Считала себя виноватой передо мной за все – за Ежовск, за погоду, за огород. И была у нее одна, но «пламенная страсть» – желание дать мне хорошее образование, которое помогло бы вырваться из ежовской жизни. Заработать на такое образование она не могла. В Ежовске хоть и часто женились, но все же не каждый день. Зато она, когда деньги свободные появились, запихнула меня во все секции и кружки, какие в городе были. Так я занималась карате, плаванием, в детской театральной студии и музыкой дома. Это чтобы на улице не болталась и по плохой дорожке не пошла. И спорить с ней было бессмысленно – она сразу начинала плакать. А после слез – приступ головной боли, да такой страшный, что я сама от жалости к ней чуть не умирала. Вот и бегала с плавания в студию, из студии на карате, а по вечерам гаммы на аккордеоне разучивала. Не то чтобы у меня здорово все получалось, но в середнячках ходила. А мама радовалась моим скромным успехам так, будто я гений.
А потом она умерла, радоваться стало некому, и я все забросила. Школу к тому времени закончила и пошла работать официанткой в один из трех ресторанов г. Ежовска. «Веселый Ежик» назывался. Официанткой я была старательной и непьющей, что по ежовским меркам большая редкость, на жизнь денег хватало, правда, жизнью это назвать трудно. Полная беспросветка и скука. Да и стыдно мне было перед мамой покойной, вроде как подвела я ее, не получила образования хорошего. А где его в нашем городе возьмешь? И сунулась я в актерскую студию при местном кукольном театре. Театр этот – наша достопримечательность. Казалось бы – ничего нет, а театр есть. Вот такая заковыка. Для чего он нужен, да еще и студия при нем – никто не знает, но все гордятся. Детей туда по воскресеньям водят, а в будни труппа по колхозам разъезжает. За живой продукт приобщает к искусству сельских тружеников – с деньгами-то в селах трудно, так зрители тащат, кто чем богат: яйца, картошка, молоко. Народ там добродушный, с жалостью к артистам относился, как к болезным. Да честно говоря, артисты этого самого Ежовского ордена почета кукольного театра и были болезные. Сборище полоумных. В Ежовске психушки нет, так, по-моему, всех сумасшедших в кукольный театр отгружали, кого только не было в труппе! Даже один самый настоящий даун, Коля его звали. Громадный мужик с нечеловеческой силой и умом семилетнего ребенка. Встретишься с таким случайно на улице – помрешь со страху, а на самом деле – добрейшее существо, помешанное на куклах. Он у нас артистом вспомсостава считался, правда, вспомсостав только из него одного и состоял. Он нам ящики с куклами и декорациями грузил, ну и давали ему иногда с деревом или замком за ширмой постоять, так для него это большой праздник был. Он потом дерево обцелует, прежде чем в ящик уложить, и все приговаривает: «Коля-дерево, Коля-дерево». Мы его любили, привыкли к его виду страхолюдному и своим считали. Мать его на нас только что не молилась. Она парикмахершей работала, не старая еще тетка. В Коле своем души не чаяла, но везде он – придурок, а у нас на фоне остальных – вроде и ничего.
