Симон налил мне чаю пополам с молоком. В кухонной стене располагалась ниша, выгороженная наподобие клетки для животного; это был холодильный шкаф для мяса, и оттуда шел тухловатый запашок: видно, начала портиться курятина. Именно эта вонь и преследовала меня здесь. Все на столе: и хлеб, и папайя, и маргарин, и варенье, — все пропахло.
— Где отец де Восс?
— Служит мессу.
Я подсел к истертому дощатому столу и в слепящем свете принялся за еду, налегая на привезенный мною кетчуп и маргарин.
— Здесь и монахини есть?
— Да. Три, — ответил Симон.
— И что они делают?
— Заботятся о наших телах. А священники о душах. — Он говорил проникновенно, как всякий новообращенный. — Еще есть американка mzungu.
— Как ее зовут?
— Не знаю. Тут ее называют Пташка. — Он произнес на африканский манер, получилось «бдашга».
— Птичка, что ли? Mbalame?
— Да. Она сестра. — Это слово он употребил в британском его значении: медсестра.
— Так где-то поблизости женский монастырь?
— Около больницы.
— И давно здесь эта Пташка?
— С июля.
Значит, три месяца.
— А отец Тушет?
— С апреля.
Больше я вопросов не задавал, но Симон, улавливая непроизнесенное, рассказал, что старый монах, брат Пит, помогал строить в Мойо церковь; что отец Тушет не любит, когда в деревне бьют в барабаны; что отец де Восс приехал в Мойо, когда он, Симон, был еще маленьким, и папа показал ему белого человека и велел не бояться.
— Мы же тогда думали, что белые люди вроде привидений и хотят нас сожрать. Но папа сказал: «Нет, этот белый — хороший».
— А что делал здесь твой отец?
— Болел mkhate.
Проказой.
Вскоре появился отец де Восс. Из-за отстраненности, рассеянности, некоторой мечтательности на всем его облике лежала печать мягкой доброй печали.
— Много собралось народу?
— Мессу посещают далеко не все.
— Я, пожалуй, пойду?
— Как хотите. — Ему действительно было все равно.
— Я хотел бы приготовиться к урокам. Пора приступать.
— Дело благое, — отозвался отец де Восс. — Но можно не торопиться. — Он грустно улыбался и глядел в окно. — Желаете посмотреть нашу церковь?
Он так хотел показать, что я с готовностью согласился.
От дома до церкви было рукой подать: она стояла, большая и пыльная, на другом склоне того же холма.
Внутри по стенам чадили сальные свечи, пахло пламенем и оплывающим салом. На окнах кое-где были витражи, а развешанные в простенках деревянные барельефы, остановки Крестного пути, явно сотворили местные умельцы.
— Прокаженные сами сделали. Неплохо, а? Грубая работа, но выразительная.
