И если бы они попытались, то смогли бы ответить огнем. В прошлом, Гучков слыл бретером и отличался удивительной храбростью, участвовал в трех дуэлях, в каждой из которых неизменно выходил победителем. Ни скорости, ни отваги ему был не занимать. Он мог бы броситься на меня и выбить наган, мог просто сбить на пол телом, чтобы спасти остальных.
Однако в вестерн мы не играли. Никто, включая генерала Рузского, не посмел даже дернуться. От растерянности изменники выпучили глаза и лишь адъютант генерала, чуть быстрее других отойдя от шока, успел донести свою руку до кобуры.
В этом не было ничего удивительного. Умные и отважные люди, они, как и сам Николай были готовы драться с открытым противником, проявлять чудеса героизма на полях Германской войны, в схватках с турками и австрийцами. Но никто из них даже в мыслях, не мог представить себе вооруженное противостояние с Государем!
Этим недугом — полным бессилием в сопротивлениисвоим — русские офицеры страдали во все времена.
Именно так, сам царь Николай, его губернаторы и генералы до последнего не отдавали приказ стрелять «стрелять в свой народ» по демонстрантам в 1905 году — это же означало м. «стрелять в свой народ». И только когда в солдат начали палить из толпы, а московских жандармов развешали цветными гирляндами на деревьях, приказ «стрелять», наконец, отдавали — с чудовищным опозданием.
Именно так, красных комдивов брали сотрудники НКВД. Героев Мировой и Гражданской, бесстрашно кидавшихся с одной шашкой на пулеметы, имевших в своих квартирах именные маузеры и наганы, хватали и били молодчики из чернорабочих, едва умеющие стрелять. И не один из арестованных не сопротивлялся, и! Ибо такова была вера — в партию и народ!.
В вагоне-салоне сработало аналогичное правило.
Гучков и Рузской смогли бы сразить любого — но только не Императора, пусть глубоко презираемого, но абсолютно неприкосновенного, как неприкосновенны для них были русское знамя и крест.
В следующее мгновение, в царский салон ворвались солдаты Рузского, на ходу передергивая затворы. Но не успели они рассмотреть трупы, как узрели меня, космато громоздящегося на диване. Николай сидел чуть сутуло, уронив руку с пистолетом к бедру. Небольшого роста, худой и стройный, он казался сейчас широкоплечим гигантом, руки которого оплетали тугие жгуты мускулатуры, опускающиеся к земле под собственным весом. Чуть сгорбленная спина, провисшие длани, а главное — страшный взгляд … Лицо мое, вероятно, украшала нечеловеческая гримаса.
