Был конец летнего дня. Нод любил это время, когда город вспыхивает последним сиянием, неожиданным и мучительным блеском, перед тем как погрузиться в синюю тень, подобно сновидению.
Под вечер дня, целиком заполненного заботами, он никогда не забывал предоставить себе это мгновение отдыха и успокоения. Он не чувствовал себя уставшим от нескончаемых дел, часть из которых оказывалась бесплодной, или бремени своего высокого положения, которого он так страстно добивался; он приходил сюда поразмыслить. Его разум здесь черпал новую силу, здесь пробуждалась к жизни его гордость.
С этой террасы, самой высокой в императорском дворце, с мраморными плитами и стойками балюстрады, его взгляду открывалась вся столица, мозаика кровель, храмов, статуй и пирамид, концентрические каналы, заполненные кораблями, прибывавшими изо всех частей света, известных и неведомых, чтобы доставить запасы слоновой кости и амбры, золото и медь, дичь, рабов и велеречивых князьков, а за зубчатыми крепостными стенами — бескрайнее море. Когда он поворачивал голову, то видел широкую долину, усеянную деревенскими домиками и разбитую на квадраты нитями водопровода, простирающуюся до самых гор, над вершинами которых уже загорались первые ночные огни.
Но он, властитель этого огромного города, Атлантиды, соседних островов и бесчисленных земель, разбросанных по всему миру, приходил сюда не для того, чтобы упиваться своим могуществом. То, что его столица Посейдонис стала красивейшим из городов, не удивляло. Разве и сам он не величайший из императоров? Не ему ли усердно шлют ежегодную дань, не ему ли предназначены все эти дары и подношения, не перед ним ли заискивают люди, умоляя о заступничестве и поддержке?
Это был полный, широкоплечий мужчина пятидесяти лет, с огромными темными глазами, наполовину прикрытыми веками, и с локонами, закрывавшими его чело и опускавшимися назад, к украшенному ветвями затылку. Плотно сжатые влажные губы были почти не видны из-под черных, как и волосы, завитых кверху усов. Чрезмерно длинные брови доходили до узких висков. Неестественно матовой была кожа лица и рук, странно утонченных, маленьких, почти женских, точно их изваяли из мрамора. Он сидел на скамье со спинкой. Золото поблескивало на поясе, темно-синей тунике и туфлях с загнутыми носками. Он играл своими перстнями, разглядывая тысячи домов, окружавших его дворец и разделяемых каналами, заполненными теснящимися судами.
