Новоселье и бутылка из-под шерри растянулись на всю ночь и только в тускло-голубом предутреннем тумане наконец исчерпали последние силы. Большинство гостей валялись там, где упали, налопавшись под завязку, и лишь несколько тощих богемных крыс еще рыскали среди остатков мусорного фуршета – глаза у них уже слипались, но по-прежнему горели алчным огнём. За порогом единственный оставшийся на посту часовой клевал носом, наблюдая забавы золотой молодёжи: юные барышни и кавалеры выясняли, кто сможет подъехать верхом на слонихе ближе всех к краю площадки, не свалившись вниз. Крысий Хват на вершине башни забылся тревожным сном, уронив голову на лапы. А внизу, в траве, стояли и лежали там, где их бросил Игги, заводяшки из фуражирского отряда; их ржавая жесть и прогнивший плюш еще не просохли от ночной росы.
Тёмный горизонт наливался сияньем, и ночные голоса на свалке звучали всё тише, растворяясь в безмолвии рассвета. Карусель остановилась, двери и ставни игорных домов захлопнулись. Жук-могильщик задул свечи, закрыл свой театр и закопал рыбью голову, перепавшую ему этой ночью. Маленький морщинистый торговец апельсиновыми корками и клейстером ковылял домой, хрустя по битому стеклу и оставляя следы на влажной от росы золе. Поезд сонно пролязгал мимо свалки, притормозил, тронулся вновь и затарахтел дальше к городу.
– Какой сегодня день? – прочирикал растрёпанный воробышек.
– Какая разница? – откликнулась его жена. – День как день, такой же, как все. За работу, за работу, за работу!
– Прекрасный новый день! – защебетала синица. – Вот это день так день! День-день-день!
– Не говори глупости! – фыркнул воробей.
– Новое утро настало! – донёсся издали крик петуха. – Это моя навозная куча!
– Утро! – объявили часы на городской башне. – К добру ли, к худу, а новый день начался! – И степенно отбили начало часа.
Листья дуба всё ещё шептались, но в шелест их уже вплетался другой звук: едва слышный раскатистый рокот барабана, гремевший яростью и, нарастая, возвещавший войну. Встопорщив со зловещей решимостью свой непокорный хохолок и сверкая на солнце молниеносными взмахами крыльев, с дерева взмыл зимородок. Его пронзительный трескучий крик ворвался в уши Крысьего Хвата, но первым, что увидел хозяин свалки, очнувшись от беспокойных грёз, была вовсе не птица. Низко над дозорной башней, раскачиваясь и вращаясь на конце веревки, зажатой в когтях зимородка, висел мышонок со своим барабанчиком из ореховой скорлупы. За ночь они с отцом при помощи Квака успели разгадать тайну завождения. И теперь, оснащённый новым механизмом и парой красных жестяных рук из банки с запчастями, мышонок что было сил выбивал дробь – свирепую и оглушительно громкую, ибо его барабанчик вдобавок покрыли гулкой жестью.
