«Так, что-то начинает проясняться», — промелькнуло в голове Эллери, и он подумал, что пора переходить к существу дела.
— Это случилось две недели назад, — как будто прочитав его мысли, сказала все тем же ровным тоном Лаурел. — Третьего июня. Мы только что кончили завтракать. Симон, наш шофер, вошел сказать, что машина готова и что у порога лежит что-то «любопытное». Мы все вышли и увидели его, этого мертвого пса. Прямо у дверей. А на ошейнике болтался обычный багажный ярлык. Черным карандашом на нем было написано имя папы: «Лендер Хилл».
— Адрес?
— Нет. Только имя.
— А почерк знакомый?
— Да я толком и не смотрела. Только заметила, что черным карандашом, а больше ничего. Когда папа склонился над собакой, он удивленно сказал: «Смотрите-ка, это мне». А потом открыл небольшую коробочку.
— Какую коробочку?
— Ну, к ошейнику была прикреплена серебряная коробочка, вроде как для таблеток. Папа открыл ее и достал плотно свернутую бумажку. Он развернул ее и увидел текст. Точно не могу сказать — написанный от руки или напечатанный на машинке. Кажется, напечатанный. Я не успела рассмотреть — папа отвернулся, чтобы прочитать записку.
Когда он кончил читать, его лицо стало мучнисто-серым, а губы посинели. Я только собралась было спросить, кто прислал ее и что все это значит, как вдруг он судорожно скомкал записку, сдавленно вскрикнул и рухнул на землю. Такое уже случалось на моих глазах. Это был инфаркт.
Она пристально смотрела сквозь широкое окно на Голливуд.
— Может, выпьете что-нибудь, Лаурел?
— Нет, спасибо. Симон и я…
— А какой породы была собака?
— Какая-то охотничья, по-моему.
— Был ли на ошейнике номерной знак?
— Что-то не припомню.
— А метка о прививке от бешенства?
— Я не помню, чтобы на ошейнике было что-нибудь, кроме ярлыка с папиной фамилией.
— Может, ошейник был какой-то особый?
— Да нет, стоимостью не более семидесяти пяти центов.
— Значит, простой ошейник. — Эллери лениво откинулся в кресле и вытянул ноги. — Что же дальше, Лаурел?
— Симон и Ичиро, наш слуга, перенесли папу в спальню. Я тем временем бегала за бренди, а наша экономка миссис Монк вызвала врача. Он живет на Кастильен-Драйв, и прибыл буквально через несколько минут. Папа тогда еще не умер.
— Понятно, — сказал Эллери. — А что было написано в этой записке, которую ваш отец достал из серебряной коробочки на ошейнике мертвой собаки?
— Этого-то я как раз и не знаю.
— Вот это досадная неожиданность!
— Понимаете, когда он упал без чувств, бумага была у него в руках, он смял ее в комок. Сначала мне было не до нее, а когда пришел доктор Волюта, я вообще о ней забыла. Но ночью вспомнила и при первом же удобном случае — наутро — спросила папу. Стоило мне упомянуть о записке, как он резко побледнел и забормотал: «Ох, это ерунда, сущая ерунда», а я поскорее сменила тему. Но когда доктор Волюта в очередной раз заглянул проведать папу, я отвела его в сторону и спросила, не видел ли он записки. Он ответил, что разжал кулак отца и положил смятую бумажку на ночной столик рядом с кроватью, не читая. Я обращалась к Симону, Ичиро и экономке, но все отвечали, что не видали записки. Скорее всего папа обнаружил ее, когда пришел в себя, и забрал.
