В мой родной город мы приезжаем уже ближе к вечеру. Лексингтон – второй по величине город штата, которым управляют несколько корпораций из других штатов, заправилы местной табачной индустрии и богатые конезаводчики, чьими хозяйствами, собственно, и знаменит этот край. Здесь также располагается университет штата и еще один частный колледж масштабом поменьше – и тот, и другой в центре города.
Когда я здесь жил, это было неспешное, тихое место. Население – чуть больше ста тысяч. Сейчас оно выросло вдвое, и городские предместья совершенно не отличаются от предместий других больших городов США: те же заасфальтированные стоянки, те же закусочные, где можно по-быстрому перекусить, те же торговые центры и супермаркеты.
Кровожадные коммерсанты во главе с Торговой Палатой очень даже неплохо распотрошили тот город, который я помню, и превратили его в очередную безликую зону во всеобщем коммерческом парке. Центр города с его старыми зданиями, как будто побитыми временем, исторический центр, который, когда я был маленьким, оставался почти таким же, как и сто лет назад, теперь вообще не узнаешь – местами старые кварталы снесли вообще, а местами отреставрировали, превратив в памятник самим себе.
Но кое-что все же осталось. Я звоню тете, и она объясняет, как нам доехать до мастерской, где мы будем чинить машину, и когда мы едем по улицам, чьи названия еще сохранили следы невразумительных детских суеверий и странных ассоциаций, у меня возникает стойкое ощущение, что я очутился в некоей магической нереальности – ощущение уютное, теплое, но в то же время какое-то отстраненное, – что я потерялся во времени. Я никак не могу поверить, что эти улицы все еще здесь, а вот я давно уже не ребенок. Это неправильно. Так не должно быть.
Мастерская уже закрыта. Так что мы просто снимаем машину с прицепа и ставим ее на стоянке вместе с фургончиком. Через пару минут подъезжает тетя, чтобы забрать нас домой.
Я не видел ее лет тринадцать – с тех пор, как бросил школу и уехал в Нью-Йорк. Она мамина младшая сестра, и всего на девять лет старше меня. Тетя – последняя из семьи, кто остался в Кентукки. Ее зовут Джейни.
Мне слегка перед ней неудобно, потому что я чувствую себя виноватым. Моя мать и сестра ее обожали, а она обожала меня. Я всегда был ее любимчиком и принимал ее любовь как нечто само собой разумеющееся. Уже в раннем детстве я понял, что могу делать с ней, что хочу, чем, кстати сказать, беззастенчиво пользовался: она часто меня покрывала перед родителями, и даже врала, чтобы выгородить меня, а она не из тех людей, которые могут соврать так вот запросто.
