Невинность: наивность и простодушие. Невинность – понятие относительное, но насколько? Может быть, мы теряем невинность уже при рождении? Я не скучаю по детству. Не тоскую о том, что оно прошло. Я знаю и помню: оно было таким же болезненным, и тревожным, и непонятным, как и все, что происходит со мной теперь. Интересно другое. Интересно, что настоящее перекликается с прошлым – с детством. Когда я был маленьким.
Теперь я не тот, что прежде. Теперь я испорченный и развращенный нарк, но я сейчас говорю о том ощущении безмятежного покоя, которое было в детстве, и о тех же желаниях, о тех же страхах, о той же тоске. Даже если я смогу завязать со своими пагубными пристрастиями, все равно изначальное побуждение останется. Оно никуда не уйдет. И мне надо будет придумать какой-нибудь новый способ, как с этим справляться. А я не уверен, что у меня получится. Все это «взросление» означает, что если тебе повезет, ты научишься уживаться с собой и разберешься, что надо делать, чтобы справляться с тем, кто ты есть – с тем, кем ты были изначально и кем останешься навсегда. На самом деле, это, может быть, самое верное определение, кто ты такой: ты – это то, что в тебе неизменно. Твоя жизнь, твоя личность, индивидуальность – все это искусственные построения. У тебя есть материал для творческих экспериментов – ты сам, – и тебе нужно узнать себя и найти наиболее подходящие способы самовыражения, подобрать единственно верный язык и стиль представления и проявления себя, любимого, в соответствии со своей природой. Все, что представлено в целостности – красиво. Во всяком случае, это наша единственная надежда.
Кентукки – еще не совсем юг, но все-таки больше юг, чем север. Пронзительный резкий акцент. Вся еда – сухое печенье, мясная подливка, жареный в масле бифштекс и зеленая репа. Музыка – сплошь блуграсс, пожалуй, самый веселый из всех музыкальных стилей, проникнутых духом тоски и смерти, такое древнее, устаревшее кантри вкупе со скорбными причитаниями, которые звучат, словно прорыв неких потусторонних голосов из елизаветинской эпохи. Это дремучий и грубый край: глухомань, захолустье. И народ здесь простой и грубый. Но мне это нравится. И вот что забавно – когда мы останавливаемся поесть в придорожной закусочной, я по-прежнему огрызаюсь на этих задиристых самодовольных подростков, которым хочется показать свою крутизну, на этих детишек с их заскорузлыми руками, испачканными жирным соусом, с их раздолбанными «камаро», и пикапами, и мне по-прежнему хочется произвести впечатление на местных девиц с их вычурными прическами, рыхлыми отвисающими животиками и дешевенькими незатейливыми нарядами. Между нами нет ничего общего. Никаких точек соприкосновения. Мы говорим на разных языках. Я принадлежу к совершенно другому классу, я по натуре застенчивый неврастеник, склонный к самокопанию и обладающий хотя бы каким-то самосознанием, но я все равно хочу, чтобы они меня приняли как своего. Эти ребята и их родители нужны мне как типичные представители своего класса: вульгарные, самодовольные, претенциозные люди, которые косо смотрят на чужаков и одеваются либо в дешевые подделки под стиль «Лиги Плюща» – этакие деревенские помещики, застегнутые на все пуговицы, – либо в хаки и кожаные мокасины. Их невежество оскорбительно и прискорбно.
