— Вот забавно! — откликнулась Джилл. — А я б ни в жизнь не догадалась. Проглотила этот ее лимузин со всеми колесами!
Херувим бросил на нее любопытный взгляд. Джилл была для него загадкой, предметом тайных недоумений; как и для остальных девушек из хора.
— Это ведь твое пелвое шоу, плавда? — спросила она.
— Да.
— Слушай-ка, а что ты вообще делаешь в театле?
— В основном, терплю ругань мистера Миллера.
— Вот-вот! Телпишь лугань мистела Миллела! А что ж не сказала, как другие, — «телплю, как Джонни олет»?
— Понимаешь, большую часть жизни я прожила в Англии. Нельзя ждать, что я так скоро выучусь изъясняться по-американски.
— Так и знала, что ты англичанка. У тебя такой же акцент, как у палня, котолый иглает фата в нашем шоу. Слушай-ка, а почему ты вообще пошла в театл лаботать?
— Ну… А почему ты? Почему идут другие?
— Я-то? Я в театле — своя. Настоящая блодвейская клыса. Нигде больше мне не будет холошо. Я лодилась в шоу-бизнесе. У меня обе сестлы делают номел, а блат в лепелтуалном театле в Калифолнии. И папа — комедиант, очень холоший. Но ты тут — чужая, это слазу видно. И чего ты встляла в хол?
— Ну, это просто. У меня нет денег. А никак иначе я заработать не могу.
— Честно?
— Честно.
— У-у, палшиво! — херувим призадумался, круглые глаза внимательно вгляделись в лицо Джилл. — А замуж чего не выйдешь?
— Не просит никто! — рассмеялась Джилл.
— Кое-кто неплеменно поплосит. Во всяком случае, если он на уловне, а я думаю — он такой. Палня по виду всегда опледелишь. Если сплосишь меня, — у нашего длуга Пилкингтона уже и лицензия на блак в калмане, и колечко заказано, и все такое плочее.
— У Пилкингтона! — ошеломленно воскликнула Джилл.
И ей припомнились некоторые случаи во время репетиций, когда хор отдыхал и слушал, как работают солисты на сцене, а долговязый Пилкингтон внезапно возникал на соседнем месте и застенчиво заводил разговор. Неужели влюбился? Если так, очень досадно. У Джилл уже был опыт в Лондоне с влюбленными молодыми людьми, которые, следуя кодексу нации, отказывались признать поражение, и ей вовсе не доставляло удовольствия охлаждать их пыл. У нее было доброе сердце, и она расстраивалась, когда приходилось кому-то причинять боль. Действовало на нервы и преследование пораженных в сердце представителей мужского пола, пытавшихся поймать ее взгляд, чтобы обратить ее внимание на свое разбитое сердце. Ей припомнилась одна домашняя вечеринка в Уэльсе, тогда беспрерывно лил дождь, и ей пришлось ускользать от жертвы любви, которая то и дело выскакивала из сумеречных углов и начинала все свои мольбы словами: «Послушайте-ка, а знаете…» Хотелось надеяться, что Отис Пилкингтон не намерен излагать свои мольбы в таких выражениях. А вот зловредную привычку выныривать невесть откуда тот определенно приобрел. Раза два он даже напугал ее, материализовавшись рядом, точно бы выскочил из люка.
