Я собирался высказать свои сомнения по этому поводу, но г-н Холберг вдруг сказал извиняющимся тоном:
— Еще один вопрос, госпожа Бротман. Теперь точно — последний.
Луиза уже ступила на лестницу, которая вела на второй этаж. При этих словах она остановилась и взглянула на моего приятеля сверху вниз.
— Что еще? — недовольно спросила она.
— При каких обстоятельствах вы впервые встретились с господином Ландау здесь в Брокенвальде?
Г-жа Бротман поморщилась.
— Это очень важно? Впрочем, если угодно… Мы встретились в одно из воскресений на мессе у отца Серафима. На Парижской улице.
Мне показалось, что я ослышался. Воскресная месса? Здесь? В гетто?
Шимон Холберг был удивлен не меньше моего. Словно не замечая этого, госпожа Бротман сказала:
— Вы интересовались характером наших отношений с Максом Ландау в Вене? Так вот, я была его восприемницей.
— Кем-кем?
— Крестной матерью, — пояснила она. — Макс Ландау во время своего пребывания в Вене принял крещение по католическому обряду. Его крестил мой духовник, отец Серафим. Он и ведет сейчас службы по воскресеньям. Это запрещено, но, я надеюсь, вы не побежите докладывать коменданту об этом нарушении. Ну, теперь все?
Не дожидаясь ответа, Луиза быстро поднялась по ступенькам и скрылась за дверью второго этажа.
Судя по выражению лица, Холберг был поражен услышанным не меньше моего.
— Такое впечатление, что спектакль, поставленный нашим покойным другом продолжается, — пробормотал он. — Признаться, многое из сказанного вашей помощницей, для меня — полнейшая неожиданность. Но, как бы то ни было, нам здесь больше делать нечего. Пойдемте домой.
— А полицейский? — снова вспомнил я. — Вы тоже считаете, что Луизе… то есть, госпоже Бротман, — поправился я, — что ей ничего не угрожает?
— Уверен, — ответил он. — А вот нам, вернее, нашей одежде, угрожает серьезное испытание. Дождь не прекращается, слышите?
Он оказался прав. Дождь не только не прекратился, но еще усилился, так что мое ветхое пальто вскорости промокло, что же до одеяния г-на Холберга, то я и представить себе боялся те ощущения, которые он должен был испытывать сейчас. Мы прибавили шагу, а в виду нашего дома почти побежали.
Конечно же, наш чердак основательно отсырел, но иллюзия дома, иллюзия защищенности в четырех стенах с крышей создавало обманчивое чувство сухости и даже тепла.
Мы развесили промокшие пальто по фанерным перегородкам так, чтобы они высохли хотя бы к утру, обтерлись полотенцами — не слишком, впрочем, сухими, после чего каждый занял свое место — я растянулся на топчане, Холберг — на матрасе.
