Да! В космонавты в сто раз легче готовиться, чем в анахронисты. Ручаюсь собственным опытом.
А потом прививки пошли. От сорока хвороб, с бубонной чумы начиная. От ночных репетиционных бдений и прививок иссох я вовсе. Но мой бледно-зеленый усталый вид опять же на образ работает — очень естественно я выгляжу. Даже сам верю, что я Томас, он же Фома, Шульц, что моя бедная муттер — вдовица и почти бедствует на хуторе под Дерптом, где у меня ейн клейн брудер и одна швестер почти на выданье; что я лютеранин, но, ежели кариир укажет, готов принять православие. И что черчению кораблей обучил меня добрейший герр Симон Фогель в городе Риге, искусством этим владею я в совершенстве, шпангоуты, бимсы, штевни у меня от зубов отлетают наравне со всем бегучим и стоячим такелажем. И полагаю я в этом верную основу своего жизненного преуспеяния в городе Херсоне, тревожась лишь о том, каково мне будет доставать там английскую тушь и бристольский чертежный картон. Идее водонепроницаемых переборок вместиться в мой мудрый копф не суждено. Слышал я, что земля — шар, но убежден, что моря на этом шаре плоские, иначе они растеклись бы. Есть при мне подорожная от псковского полицеймейстера и рекомендательное письмо благодетеля моего, герра Фогеля, капитану первого ранга Федосьеву-второму, главноначальствующему Херсонского морского завода Е. И. В. адмиралтейства.
Проэкзаменовала меня комиссия, положила головку на левое плечо, вывела мне четыре балла. Пяти там отродясь никто не получал. Водрузили мой дормез на трейлер, доставили в город Арзамас на полигон, следом прибываю я, и устраиваемся мы на девятнадцатой площадке на стенде первой четверти. У них там по площадке на век, а на каждой площадке по четыре стенда, наведенных каждый на свое двадцатипятилетие. И устраивают мне прямо на стенде месячный карантин. Да-да! Предки наши меня инфицировать не сумеют, я фагами от их кокков по ноздри напичкан. Но ведь и о них подумать надо. Они-то от наших вирусов не защищены. И чтобы я не учинил там эпидемии, просвечивают и прополаскивают мой дормез и меня ежедневно по три раза и никого к нам не подпускают.
Я-то думал, народу там суетится тьма-тьмущая, но вокруг пустынно, стоит мой дормез на жухлой лужаечке, дышла-колеса вразброс, сундук сзади веревкой наперекосяк прикручен, — являем мы самое жалкое зрелище. Выстреливают мне издали пакеты со стерильной кашей и по радиомегафону талдычат, чтобы по прибытии я вынул из облучка слева гвоздь и вложил его в среднее гнездо. А при готовности к отбытию переставил этот же гвоздь в правое гнездо. И чтобы я крепко-накрепко запомнил, что, сделавшись в том времени левосторонним, должен это проделать наоборот. Сплю там же, в дормезе, укрывшись каким-то рядном. Сентябрь, холодновато, но там-то будет начало лета. Короче, робинзонада в окружении немыслимой техники. И не говорите!
