Как узнала, что простили Клима, немного отошла тетя Маша от обиды. И сразу сама себя испугалась и — к батюшке. Батюшка их жил в ее же доме, только на первом этаже, куда удобства были подведены. Выслушал мирно, отпустил грех, а наперед вразумил: всякая власть от Бога. Ей-то не вразумления надо, а чтоб страх перестал; но кивала головой только тетя Маша, а сама три дня алоэ жевала, пока не успокоилась.
А Лиля с Семой не обиделись, нет; те сразу о каких-то родственниках в Черновцах, да кого за что и на сколько. Как ни любила их тетя Маша, все-таки понимала по-честному: случись что серьезное — на них надежда плохая. У них всегда одни свои в голове.
В шестьдесят третьем Лиля вошла в известность, купили Семену трофейный «оппель-кадет» цвета окрошки. «Инженерчик» считал уже до ста и писал «Ворошилов», а няня-то Маня аж на переднем сиденье катила за продуктами на крытый рынок, прямо перед лицами бывших товарок.
Вот в шестьдесят шестом сделал Сема хор, а в шестьдесят седьмом прогремел хор на всю Волгу коронной песней «Сверхсрочники-многостаночники»; в шестьдесят восьмом сделал Семен «Москвич-412». у Лили к тому времени зрение понизилось до минус одного: зубы внимания требуют. Зато жила спокойнее. На дому теперь принимала, только кто со своим золотом. Потому что послабка: надомников трогать перестали, кроме тех, кто золото скупал. Тех-то по-прежнему — с конфискацией.
Решили Вите внимание уделить и укатили с ним по Волге до Горького, а вернулись через восемь дней в плохом настроении. Шулера обчистили, объявила двору тетя Маша, а сама ждет, что объяснят ей, кто такие шулера. Но молчала скамейка, только переглядывалась.
За такие разговоры Лиля с тетей Машей два раза прощалась: не могла снести позора. Да что толку в хорошем имени, отработаешь смену на сделке, а потом еще и дома все снесешь, был бы обед готов и вымыт пол. И Марья Акимовна возвращалась: не из-за трехсот старыми (по-новому она не умела), из-за «инженерчика».
И чтобы было чего делать. Всего ведь ей — шестьдесят. Опять пельмени, опять паутина в углах. Все-таки вроде чисто, и даже домашние пельмени.
Человеческая жизнь. Указ о пьянстве после семи — да тьфу на него, когда Шурка и Клавка — соседки обе: одна за грузчиком замужем, другая — сама в отделе, где рис и чай. И когда водку стали улучшать, изо всех сортов одну «Экстру» сделали — тоже, объясняла Марья Акимовна, фактически тьфу. Выпей на пятьдесят грамм меньше, зато вкус красивый у дорогого вина. Фильтры, добавляла тетя Маша, поднимая палец.
