На террасе стояло кресло. Немного потрудившись, Хьюберт разложил его, превратив в кушетку. Курта, который радостно кричал и одновременно заливался слезами, уложили на нее. Среди нечеловеческих вскриков и внезапных взрывов смеха, больше похожего на плач, ничего членораздельного слышно не было. Вскоре Курт взвыл как загнанный зверь и без сил откинулся на кушетку. Хьюберт налил ему стакан минералки и протянул две таблетки митигила – их Курт проглотил, безумно закатив глаза.
– Одно из двух: либо врачу позвоните вы, либо это сделаю я, – дрожащим голосом заявила Паулина.
– В мой дом нельзя вызывать врача.
В конце концов Хьюберт согласился отвезти Курта в Рим, к знакомому медику, который, возможно, сумеет устроить больного в частную клинику.
– Это влетит в копеечку, – сухо заключил Хьюберт.
– Разве чека Летиции недостаточно на расходы? – Паулина чуть не спросила, сколько не хватает.
– Хватает в обрез, – хмуро ответил Хьюберт. – Будем надеяться на лучшее.
Уже поздно, почти в одиннадцать вечера Хьюберт приехал в Рим с Куртом, которого слегка утихомирила вторая доза успокоительного. (Теперь он тихо трясся на переднем пассажирском сиденье.) Хьюберт подъехал к Пьяцца-ди-Спанья, зажал в кулаке несчастного викторианскую монету в полсоверена, втолковал, что на нее можно прожить неделю, и высадил бывшего секретаря на тротуар. Курт, не оглядываясь, зашагал к толпе бродяг и хиппи, неподалеку наслаждавшихся прохладой наступавшей ночи.
– Вот и все, – сообщил Хьюберт по возвращении Паулине.
– Теперь он в клинике?
– Да.
– А в какой?
– Вам лучше не знать. Если пойдут вопросы, то вы, моя дорогая, ничего не знаете. А от любопытства, как известно, кошка сдохла.
– А как же Летиция Бернардини? Надо ей позвонить, пока она не уехала, и все рассказать.
– Не будьте занудой, Паулина. Пусть едет с миром.
– Между прочим, она терпеть не может иностранцев. Она вас просто использовала.
– Мне она показалась очень милой. И можно простить ее увлечение движением националистов, среди молодежи это модно.
– Не рассказывайте мне, что значит быть молодым.
– Судя по всему, и о том, что такое ревность, мне тоже можно не рассказывать.
– Какая глупость! – воскликнула Паулина. – Как я могу ревновать, если вас вообще не интересуют женщины? Вы сами так сказали.
– Нет, меня интересуют женщины. Просто я с ними не сплю.
Паулина расплакалась.
– Нет, между вами что-то есть! Откуда такая нежность? Я не знаю во что верить.
Хьюберт обнял ее за плечи, излучая необходимое количество нежности.
