— Если он шпион, почему его в общую хату кинули? Почему у него все отмазки на такой дальняк? Пока малевки в пустыню дойдут, пока ответ придет, нас уже всех растасуют по зонам!
— А зоны где? На Луне или на Земле? — спросил зэк, мечтающий вернуться в юность.
— Ладно, — веско сказал Калик, и все замолчали: последнее слово оставалось за смотрящим. А он должен был продемонстрировать мудрость и справедливость. Расписной нам свою жизнь обсказал. Мы его выслушали, слова вроде правильные. На фуфле мы его не поймали. Пусть пока живет как блатной, будем за одним столом корянку ломать[31]. И спит пусть на нижней шконке…
— А если он сука?! — оскалился Зубач.
Расписной вскочил:
— Фильтруй базар[32], кадык вырву!
В данной ситуации у него был только один путь: если Зубач не включит заднюю передачу, его придется искалечить или убить. Вольф мог сделать и то и другое, причем ничем не рискуя: выступая от своего имени, Зубач сам и обязан отвечать за слова, камера мазу за него держать не станет[33]. Если же оскорбление останется безнаказанным, то повиснет на вороте сучьим ярлыком. Но настрой Расписного почувствовали все. Зубач отвел взгляд и сбавил тон.
— Я тебя сукой не назвал, брателла, я сказал "если". Менты — гады хитрые, на любые подлянки идут… Нам нужно ухо востро держать!
— Ладно, — повторил Калик. — Волну гнать не надо. Мы Керима спросим, он нам все и обскажет.
"Это вряд ли", — подумал Вольф.
Керим погиб два месяца назад, именно поэтому он и был выбран на роль главного свидетеля в пользу Расписного.
— Конечно, спросите, братаны. Можете еще Сивого спросить. Когда меня за лопатник шпионский упаковали, я с ним три месяца в одной хате парился. Там же, в Рохи-Сафед, в следственном блоке. Пока в Москву не отвезли.
— О! Чего ж ты сразу не сказал? — На сером булыжнике появилось подобие улыбки. — Это ж мой кореш, мы пять лет на соседних шконках валялись! Я знаю, что он там за наркоту влетел.
— Ему еще двойной мокряк шьют, — сказал Расписной. — Менты прессовали по-черному, у него ж, знаешь, язва, экзема…
— Знаю. — Калик кивнул.
— Они его так дуплили, что язва no-новой открылась и струпьями весь покрылся, как прокаженный… Неделю кровью блевал, не жрал ничего, думал коньки отбросит…
С Сивым сидел двойник Расписного. Не точная копия, конечно, просто светловолосый мускулистый парень, подобранный из младших офицеров Системы. Офицера покрыли схожими рисунками из трудносмываемой краски, снабдили документами на имя Вольдемара Генриха Вольфа. Двойник наделал шуму в следственном корпусе: дважды пытался бежать, отобрал пистолет у дежурного, объявлял голодовку, подбивал зэков на бунт. "Ввиду крайней опасности" его держали в одиночке и даже выводили на прогулку отдельно. Таким образом, все слышали об отчаянном татуированном немце, многие видели его издалека, а с Сивым он действительно просидел несколько недель в одной камере. Потом Вольф прослушал все магнитофонные записи их разговоров и изучил письменные отчеты офицера, удивляясь его стойкости и долготерпению. Сивый был гнойным полутрупом, крайне подозрительным, жестоким и агрессивным, ожидать от него можно было чего угодно.
