На круглой физиономии Каталы, напротив, отражалось кипение азарта.
— Посмотрим, как повезет…
Приподнятые домиком брови придавали ему вид простоватый и наивный. Расписной знал, что впечатление обманчиво: на строгом режиме наивных простаков не бывает — только те, кто уже прошел зону или залетел впервые, но по особо тяжкой статье. Двое наблюдающих за игрой угрюмых коренастых малых — явные душегубы. И татуировки на мускулистых телах — оскаленные тигры, кинжалы, топоры, могилы — говорили о насильственных наклонностях.
— Раз! — Рука Каталы дернулась, будто на шарнире, и на стол упала бубновая десятка.
— Два! — Сверху шлепнулась еще десятка — пиковая.
— Две доски! — перевел дух банкир и озабоченно спросил: — А у тебя, Калик, сколько?
Расписной усмехнулся. Катала играл спектакль и явно переигрывал. Он набрал двадцать очков, если бы У Калика было двадцать одно, тот бы объявил сразу. При одинаковой же сумме всегда выигрывает банкир. Тогда к чему эта деланая озабоченность?
— Восемнадцать.
Седой бросил карты. Девятка, шестерка и дама веером рассыпались поверх выигрышных десяток.
— Выходит, повезло тебе? — Тяжелый взгляд пригвоздил банкира к лавке.
— Выходит так, — кивнул тот и демонстративно положил перед Каликом колоду: мол, если хочешь — проверяй.
— Если я тебя на вольтах или зехере[6] заловлю — клешню отрублю, спокойно произнес Калик, даже не посмотрев на колоду.
Угрюмые переглянулись. Они были похожи, только у одного правая бровь разделялась надвое белым рубцом и на щеке багровел длинный шрам, а глаз между ними почти не открывался.
Приподнятые брови опали, будто в домиках подпилили стропила.
— Да что я — волчара позорный, дьявол зачуханный? — обиделся Катала. — Не врубаюсь, с кем финтами шпилить?
— Ладно. Я сказал, ты слышал. Ероха!
У невидимой границы тут же появился толстый мужик в черных сатиновых трусах до колена. Вид у него был обреченный, мокрая грудь тяжело вздымалась.
— Жарко? — вроде как сочувственно спросил Калик.
— Дышать… нечем… — с трудом проговорил тот, глядя в пол.
— Ты свой костюм спортивный Катале-то отдай. Куда он тебе в такую жару?
— Зачем зайцу жилетка, он ее о кусты порвет! — хохотнул Катала. — Не бзди, Ероха, до зимы снова шерстью обрастешь…
— Я не доживу до зимы. У меня сердце выскакивает…
Калик недобро прищурил глаза.
— А как ты думал народное добро разграблять? Тащи костюм, хищник! И не коси, тут твои мастырки не канают[7]!
Вор повернулся к Расписному:
— Икряной[8]
