— Какого Давида? — непонимающе спросил Вилька.
Завадский раздвинул занавески и, кряхтя, снял с полки громадную гипсовую голову.
* * *
Между сараями и дворовой уборкой возвышался небольшой бугор. Зимой с этой горки скатывались на санках малыши. Так вот, однажды Вовка наткнулся на что-то металлическое. Вовка стал ковыряться дальше и начал вдруг вытягивать из взрыхленной земли одну за другой пулеметные ленты. Вскоре Вовку заметил Фимка, вышедший из уборной, а затем Юрка Цыпа, который туда не успел добежать…
Ленты с патронами прятали в самых укромных и неожиданных местах. Фимка спрятал свои в печке, в духовке. Стояла осень. Было холодно. Утром мы все ушли в школу, а днем старая Ольшанчиха растопила печь…
Вскоре раздался взрыв, затем еще несколько, и последовал душераздирающий одинокий крик:
— Вейзмир, убивают!
* * *
Мы вернулись из школы к тому времени, когда в квартире Ольшанских еще клубились дым с пылью, и соседи приводили в чувство Ольшанчиху, отпаивая ее валерьянкой. Печки не было, была груда кирпичей. Не было видно и старика Ольшанского.
— А ну, байстрюки, сдавай оружие! — обводя нас грозным взглядом, сказал старшина милиции дядя Рак, держа в руках искореженные патронные гильзы. Вскоре появился и старик Ольшанский с охапкой дров, которые с грохотом посыпались у него из рук.
— Где этот шлымазл?! — прорычал он.
Фимка, лавируя между соседями, бросился к двери.
— Тебе не поможет тикать! Гитлер проклятый! — кричал старик Ольшанский, пытаясь на бегу вытащить из штанов ремень царских времен. — Я вас умоляю, дайте этому байстрюку по шее. Иначе я за себя уже не отвечаю!
В этот день ни в одной квартире печи не топили. Во-первых, боялись, а, во-вторых — ждали особого разрешения дяди Рака. Было холодно. Пришлось-таки сдать оружие. Рак уходил в отделение с полной корзиной патронов.
На другой день, в воскресенье, дворник Митрофан и двое из жилкопа срезали бугор.
— А где мы теперь будем кататься? — спросил Фимка, идя в уборную.
— Пошел ты… — утирая пот, грубо сказал дворник Митрофан.
* * *
До первых морозов гоняли в футбол, а когда Голосеевские пруды покрывались льдом, начинался хоккейный сезон. Играли класс на класс, двор на двор. Сколотили сборную Кагановичского района и бросали вызов организованным и всяким босяцким командам. Хоккей был явно не канадский, русским его также назвать трудно… Самодельные клюшки, коньки всевозможных вариантов: «гаги», «снегурки», «канады», «ножи»… Одни — приклепанные к ботинкам, другие — прикрученные с помощью палки и веревки к сапогам и валенкам. И мяч, лучше теннисный, или каучуковый. Вратари, в принципе, могли не иметь ни коньков, ни клюшек. Ворота — два кирпича или два портфеля. Играли не на время, а так: до десяти, до пятнадцати забитых голов. Команда-победитель встречалась с новой, очередной командой, и так — дотемна. Об отдыхе не могло быть и речи.
