Очнулась она среди ночи от странных хлюпающих звуков — открыла глаза. За окном было темно, из-под белого, заиндевевшего порога струился пар. Незнакомец сидел у печи на корточках и, давясь и захлебываясь, так что шевелились уши, скреб из котелка холодный суп.
Инна минуту наблюдала за ним. От мысли, что Заварзин так и не вернулся, хотя уже глубокая ночь и пурга, должно быть, затихли, у нее больно застучало в висках. Сидящий у печи белобрысый мальчишка, с чавканьем поедающий суп, особенно его шевелящиеся уши, вызвали у нее непонятное раздражение.
— Ну что? — спросила она. — Где Заварзин?
Парнишка оторопело оглянулся, глотнул.
— К-какой Заварзин? — проговорил он простуженным сиплым баском, заикаясь.
— Заварзин, твой начальник партии. Ведь ты же Санников?
Парнишка отставил котелок, вытер подбородок рукавом, не сводя глаз с Инны.
— Откуда вы меня з-знаете? Вы-то сама кто? Чего тут?
— Бог ты мой, — Инна поморщилась. — Ты бы сначала хоть за обед поблагодарил.
— Да спасибо, чего там… Под-дошел я за эти дни, думал — все, к-кранты.
— Где ты это время был?
— Одну ночь под кедрой перекантовался, чуть д-дуба не дал, а потом в охотничьей избушке — тут недалеко — как дурак сидел.
— Когда ты оттуда ушел? — спросила Инна, чувствуя, как все у нее внутри сжимается, будто перед ударом.
— Да когда, вчера, как стихать стало. Умотался по снегу, думал, не доцарапаюсь…
Инна медленно поднялась, взяла с полу свой полушубок и снова легла, укрывшись с головой. «Это из-за меня все, из-за меня», — думала она.
— Раз вы меня знаете, — Костя нерешительно потоптался, сел на уголок нар, — то скажите: что с Васькой Отургашевым? Вышел он?
— Вышел, вышел, — сказала Инна глухо. — В городе уже, в больнице.
— Что с ним? Тяжело?
— Обморозился.
— Дураки мы с ним, конечно, колоссальные… А Заварзин что? В избушку ушел? Д-давно?
— Вчера утром.
— От дураки, так дураки.
Инна откинула полушубок, внимательно посмотрела на Костю.
— Чего это ты себя навеличиваешь?
— А, — махнул Костя рукой, — да ну… Вот пожевать бы еще чего-нибудь — у вас не найдется?
— Сгущенное молоко в рюкзаке, хлеб; больше ничего.
— Смотреть не могу на сгущенку! — с отвращением сказал Костя, но все же поднял рюкзак, стал рыться в нем. — Это когда у меня Буланчик з-забурился в снег, я его так и сяк, — не идет, хоть реви. Провалился по самое б-брюхо — и ни с места. Обрезал я вьюки и седло заодно, а он все равно п-подняться не может. Ну, думаю, ладно, отдохнет, оклемается, сам выберется, а мне топать надо. Вытащил из вьюка четыре б-банки консервов, думаю: мало ли что. А банки все без этикеток. Какую потом ни открою — сгущенка. Представляете, какая у меня все эти дни с-сладкая жизнь была?..
