— Скажем, с Батильдис, — прикидывает Вальбурга, вся превратившись в слух.
— Да, конечно, Фелицата с Батильдис, что они не откажут парням.
— Так и было, — говорит аббатиса. — Не отказали.
— И семинаристы забрали с собой наперсток...
— На память? — говорит аббатиса.
— Может, как сексуальный символ? — предлагает Милдред.
— Не вижу сценария, — говорит аббатиса. — Зачем тогда Фелицата на другое утро шумит про наперсток?
— Как же, — говорит Вальбурга, — ей просто хочется, чтобы ее похожденьица были у всех на виду. Они любят насчет этого похвастаться.
— Тогда, — говорит аббатиса, — позвольте подумать вслух: зачем ей на другую ночь при виде их вызывать полицию?
— Может быть, они ее шантажировали, — говорит Вальбурга.
— По-моему, не клеится, — говорит аббатиса. — Никак не клеится. А эти парни — каковы их ненавистные имена?
— Григорий и Амвросий, — говорит Милдред.
— Могла бы и сама догадаться, — почему-то говорит аббатиса[19].
Они сидят в ее приемной, и она касается Пражского Младенца, ризы которого сплошь испятнаны драгоценными камнями.
— «Санди пипл» на этой неделе писала, что они назвали Максимилиана — Бодуэна пока нет, — будто бы они действовали по его указанию, — говорит Вальбурга.
— Что пишет «Санди пипл», совершенно не важно. Как мы объясним дело — вот о чем речь, — говорит аббатиса.
— Положим так, — говорит Милдред. — Эти парни, Григорий и Амвросий...
— Имена мешают, — говорит аббатиса. — Сбивают с толку.
— Хорошо, просто два иезуита-послушника пробрались ночью в монастырь, чтоб найти себе пару монахинь, любых монахинь...
— Только не в моем аббатстве, — говорит аббатиса. — Мои монахини выше подозрений. Кроме Фелицаты и Батильдис, которых выдворили. Фелицату, кстати, еще и отлучили. Я не потерплю, чтоб говорили, будто у меня такие общедоступные монахини, что юнцы-иезуиты входят в наши врата с известными намерениями.
— Они вошли через садовую калитку, — рассеянно поправляет Милдред, — которую Вальбурга отперла для отца Бодуэна.
— Это вы так пошутили, — говорит аббатиса, указывая на Пражского Младенца, вместилище самого мощного микрофона в приемной.
— Не беспокойтесь, — говорит Вальбурга, обращая к Пражскому Младенцу широкую улыбку на суровом продолговатом лице.
— О микрофонах никто, кроме нас, не знает, а Уинифрида, бестолочь, мало что понимает. Не беспокойтесь.
— Меня беспокоит Фелицата, — говорит Милдред. — Вдруг она догадается.
Вальбурга говорит:
— Ей всего-навсего известно, что наша электронная лаборатория с ее обслугой обеспечивает контакты с новыми миссиями, которые по всему свету основывает Гертруда. Сверх этого она ничего не знает. Так что не беспокойтесь.
