И я прибегаю к последнему средству:
— Спросите Андреева, он знает, — говорю я.
— Андреев, вы знаете? — спокойно спрашивает Колка.
— Да, — с пришибленным видом отвечает Кеша Андреев.
Он находится в плену детских страхов и не может сознаться учителю в своем полном неведении на заданную тему.
— К доске!
Кеша медленно, цепляясь ногами за каждую трещинку в паркете, идет к доске по проходу между партами. На него смотрят. Сидящие на последних партах — с сочувствием, на первых — с усмешкой. На самой первой парте, возле учительского стола, кто-то даже хихикает. Там сидят отличницы.
Кеша доходит до доски, печально смотрит на ее глянцево-коричневую неровную поверхность с нарисованными кривыми овалами и обреченно поворачивается лицом к классу. Всю тяжесть химических знаний человечества ощущает он на ватных плечах своего пиджака. А в голове его — гулкое горное эхо.
— Ну, — подбадривает его Похил, усевшись на стул, нога на ногу, и разыгрывая на лице понимание и сочувствие.
И в этот момент раздается звонок.
Лицо Кеши неуверенно расцветает.
— Только не говорите, что вы знали, — торопливо выговаривает Похил, — У нас с вами еще один урок.
Кеша мрачнеет. Его смуглое лицо приобретает синеватый оттенок, будто туча нашла.
— Вторым уроком будет биология. — Похил, усмехаясь, поднимается со стула.
— Как жаль! А ведь я знал! — почти кричит Кеша и сожалеюще взмахивает рукой.
Как я уже замечал, он не может говорить учителям правду.
В первом классе я был отличником. И во втором. И в третьем. А потом у нас в школе решили устроить доску почета, на которой висели бы все отличники школы. В виде фотографий, естественно. Повесили в рекреации кусок фанеры, покрытый лаком. И наклеили на него фотографии. Всех наклеили. Кроме меня. Для меня единственного — места не нашлось. Я был каким-то внеплановым отличником. И так я нехорошо себя тогда почувствовал, что вдруг понял, как, на самом деле, неважны оценки. И дал себе слово — никогда больше не быть отличником. И слово сдержал. Я редко могу сказать, что дал слово и сдержал. А тут, вот, был тверд, как кремень. Учителям как-то очень прочно засело в головы, что я мальчик умный и когда-то учился на одни пятерки. И поэтому, сколько я себя помню, меня всегда пытались «подтянуть». Ругали, даже. Вызовут к директору. Я прихожу, а они там сидят уже, человек пятнадцать, в ряд, смотрят на меня так сурово и жалеючи. И, на лицах написано, ждут стандартных развлечений — обещаний исправиться, виноватого взгляда и так далее. Спрашивают:
