Дайте ваш чемодан, мадемуазель Фрида.
Благодарю, я сама.
Она отнесла чемодан к себе в комнату, и моя мама не посмела пойти за ней.
Зайдя в комнату, Фрида тут же закрылась на задвижку.
Нам было слышно, как она ходит взад и вперед как раз над нами.
— Я уверена, что она не обедала.
Все прислушиваются. Что она делает? Где она ест?
— Куда ты? — спрашивает Дезире.
Мама поднялась по лестнице. Немного волнуясь, постучала в дверь.
Что такое?
Это я, мадемуазель Фрида. Дверь не отворяется. Молчание.
Я пришла узнать, — может, вам что-нибудь нужно. Я ведь понимаю, в первый день…
Нет.
Мама в замешательстве желает жилице спокойной ночи, но ответа не получает. Готовая расплакаться, спускается по лестнице. Отец поднимает голову от газеты.
Ну что?
Ей ничего не надо.
Отец отрешенно выдыхает табачный дым. Мама убирает со стола и бормочет себе под нос:
— Кажется, лучше было бы сдавать только мужчинам.
29 мая 1941,
Фонтене
Позже в наш дом, в нашу жизнь на более долгий или более короткий срок войдут другие лица, явившиеся с разных концов света, но Фрида Ставицкая — самая первая из всех. Этим вечером мы слышим, как она, невидимая и загадочная, расхаживает у себя на антресолях, и кажется, что в доме сгущена атмосфера, что газовый рожок под абажуром с бисерной бахромой светит как-то безжизненно, а в полутемном коридоре по ту сторону застекленной кухонной двери таятся ловушки.
Дезире помалкивает. Он читает газету и по своему обыкновению курит трубку. Смотреть на потолок избегает, но ясно, что ему стыдно позволять собой
командовать, стыдно за себя и за нас, словно мама взяла да и продала нас всех за пятнадцать франков в месяц этой явившейся из России особе.
Анриетте, пожалуй, тоже стыдно, да к тому же и страшновато, но она изо всех сил это скрывает.
Пора укладывать детей.
Спокойной ночи, отец.
Спокойной ночи, сын.
Дезире чертит большим пальцем крестики на лбу у меня и брата — так крестил его самого на ночь старый Кретьен Сименон, а того — его отец.
— Не шумите на лестнице.
Мы минуем загадочную дверь, за которой происходит какое-то движение. Поднимаемся в нашу мансарду, где всю ночь горит ночник, похожий на лампаду дарохранительницы. От его пламени по комнате пляшут тени, как на хорах пустой церкви.
Мы с Кристианом спим в одной постели. Жмемся друг к другу, как цыплята. Мама спускается: родители спят на первом этаже, так что теперь нас с ними разделила эта иностранка.
В шесть утра Анриетта уже на ногах. На весь дом гремит уголь, потом кочерга в кухонной печи.
