Опуская письмо в ящик, Обносков ни на миг не усомнился в том, что имеет право на такое развлечение.
Прошли дни, наступило лето с комарами и тополиным пухом. Юрочка решил в отпуск ехать на Черное море и там разведать о возможности поступить на морской корабль. В конце концов английский он знает прилично, за него должны ухватиться. Поэтому он успокоился и вполне жизнерадостно донашивал свой мундир.
Он позвонил Сохатых еще раз, попрощался и сообщил, что уезжает в гости к брату, в город-герой Севастополь, и уезжает надолго, поскольку вышел на пенсию, как ни умоляли его остаться. Восьмой десяток пошел, пора уже, сказал Юрочка. Сохатых горячо поблагодарил его за письмо: «С вашей помощью я горы своротил».
Да провались ты в тартарары, подумал Юрочка. Какие горы мог своротить такой лапчатый гусь?
А вскоре Обносков и позабыл эту историю, принявшись ухаживать за одной сомлевающей в библиотечной духоте аспиранткой. Впрочем, она не принимала его всерьез.
В конце июня состоялась встреча выпускников факультета. К назначенному часу над входом в учебный корпус повесили картонный планшет с цифрой «20», в открытое окно одной из кафедр выставили проигрыватель, и он в меру сил наполнял дворик звуками «Щелкунчика». Преподаватели вышли на свежий воздух и встали цепями и группками. Они предварительно улыбались, репетируя встречу с учениками. Улыбались и те, кто пришел на факультет много позже и не знал выпускников 1958 года. Юрочка тоже улыбался.
Стали собираться мужчины и женщины на пятом десятке лет. Многие приехали издалека. Они выделялись: в тех местах по-другому ходили и разговаривали, и это отразилось на них. И чем длиннее был путь человека до альма матер, тем увесистее была его сума, в которой нетерпеливо гремели бутылки.
Рядом с Юрочкой стоял его старший товарищ Капитанов, он был постарше выпускников, вел у них занятия и театральный кружок, а потому знал их всех и, обнимаясь то с одним, то с другой, охотно сообщал Юрочке, кто это и откуда.
Как быстро увядают люди, думал Юрочка, как много бесформенных тел, щербатых ртов, морщин, нелепостей в одежде, неглаженных брюк.
Как много усталых, потерявших искру глаз!
И эта женщина в безобразных очках, с варикозными ногами — первая красавица курса? И первый заводила, блестящий чтец своих и чужих стихов — вот этот лохматый ипохондрик с кривым неопрятным ртом? Боже ты мой, вот она, доля голодного и забитого педагога. Заржавели, порвались струны Эоловой арфы!
