Во рту у Юстина неприятно пересохло, но он ответил:
— Я видел то же, что видел Флавий, мой сородич. Я высказываю то же обвинение.
— И что скажет в свою защиту Аллект, мой главный министр?
Аллект, казалось, преодолел удивление, осталась одна ярость.
— Это так… так невероятно. Я просто теряюсь… я не нахожу слов! Неужели и в самом деле я должен защищаться от столь чудовищного обвинения?
Караузий невесело засмеялся отрывистым смехом:
— Пожалуй, нет. Флавий безотчетно сделал шаг вперед:
— Цезарь, тут замешано не только наше слово. В камере заперт наш пленник, вели привести его сюда, он окажется лицом к лицу с Аллектом, и тогда можно будет выяснить правду.
— Так… оказывается, все продумано с большой тщательностью! — воскликнул Аллект, но голос Караузия заглушил конец фразы:
— Центурион Аквила, будь добр, открой дверь позади себя и позови сюда трибуна.
Флавий повиновался. На пороге показался трибун:
— Что прикажешь, цезарь?
— Мне нужен заключенный из… — Караузий повернулся к Флавию, и тот ответил на немой вопрос:
— Камера номер пять.
— Слышишь, трибун Випсаний? Немедленно привести заключенного из пятой камеры.
Трибун Випсаний отсалютовал и исчез. Они услышали четкие шаги в приемной и голос, повторивший приказ.
В покоях императора воцарилась гнетущая тишина, абсолютная, ничем не нарушаемая. Юстин, стоявший с Флавием около двери, смотрел прямо перед собой. И однако, как выяснилось впоследствии, он заметил и запомнил много мелких деталей: идеально четкую тень большого шлема Караузия на освещенной стене, где каждое перышко орлиного гребня выделялось отдельно; жилку, бьющуюся на щеке у Флавия, который стоял крепко стиснув зубы; цвет вечернего неба за окном, пронзительно-синий, подернутый пасмурной золотистой дымкой от света большого маяка… Внезапно в тишине возник звук: тихое, настойчивое постукивание. Скосив глаза в сторону, Юстин увидел, что Аллект, так и стоящий возле ложа, с которого вскочил, барабанит своими длинными сильными пальцами по деревянному изголовью. Его бледное лицо ничего не выражало, и только сжатые губы да сдвинутые брови выдавали с трудом сдерживаемый гнев. «Что скрывается за этой бледной гневной маской? — подумал Юстин. — Страх и ярость зверя, загнанного в ловушку? Или же бесстрастный мозг хладнокровно продумывает и меняет свои прежние планы?» Постукивание становилось все более громким, и вдруг к нему присоединился другой звук: стремительный топот ног, не то шаг, не то бег. «Идут двое, не больше», — решил про себя Юстин.
