Вошедший вслед за ним юноша обнял Феба сзади и прижался щекой к его спине.
— Тот, с крыльями на сандалиях, говорит, что ты сходил с ума и поубивал кучу народу…
Сердце лучника сжалось в комок.
— Даже если это и так, я все равно люблю тебя, — с отчаянной решимостью выдохнул мальчик. — Обещай мне: если разлюбишь или рассердишься, то сам убьешь меня, а не отдашь крестьянам из Амикл.
— Обещаю. — Аполлон не показал, как растроган. — Выйди.
Он наконец обрел уверенность, и через минуту изумленным глазам Гермеса и Гиакинфа предстал не загорелый потрепанный лучник, а прекрасный солнечный бог в жарком блеске полуденных лучей. Даже старина Марсий, порядком подзабывший истинный облик своего убийцы, крякнул. Что уж говорить о мальчике, четыреста лет проторчавшем в гранатовой роще и никого не видевшем, кроме грязных крестьян на празднике урожая.
— Летим.
Все трое взмыли в воздух.
До Олимпа добрались не без приключений. Зевс сердился, и на подступах к горе копились грозовые облака, искря молниями. Не успев проскользнуть между двумя встречно двигавшимися фронтами туч, спутники попали под дождь, град и снежный буран одновременно. Гиакинфу заложило уши. Аполлону испортило прическу. Но больше всех пострадал Гермес: он промочил крылатые сандалии и не мог лететь дальше. Пришлось Фебу тащить его на спине.
— Друг, тебе пора отказаться от баранины! — ворчал лучник. — А то твои тапки скоро тебя не поднимут!
Они были уже на месте, и Гермес, проклиная вспыльчивость Громовержца, под хохот собравшихся перед дворцом богов скатился на землю.
— Общий привет. — Феб поклонился с изящной небрежностью. — Рад видеть всех живыми и здоровыми.
Он прямо-таки лучился весельем и благополучием. Глядя на него, каждый сказал бы, что слухи, распускаемые Геро, вздорны.
— Это мой юный спутник Гиакинф, — улыбнулся Феб, подталкивая мальчика вперед. — Прошу любить и жаловать.
По рядам собравшихся пролетел вздох восхищения. Умеет Феб попасть в самую точку. Элегантен, как всегда. И, как всегда, на полшага впереди остальных. Прямо-таки наступает на пятки Зевсу. Это вызывающе.
— Останься здесь, в саду, — шепнул гипербореец на ухо Гиакинфу. — Афродита, душечка, ты ведь разрешишь Эроту поиграть с моим другом в мяч?
Ослепительная улыбка прекраснейшей из богинь была ответом. Гиакинф кожей ощущал, как все здесь восхищаются и завидуют его господину. В этой блестящей зависти и изысканной вражде таилась главная опасность. На мгновение мальчику захотелось закричать в спину Аполлону, поднимавшемуся по лестнице, держа Афродиту за локоток: «Не входи!» Но Феб, кажется, чувствовал себя тут как дома.
