Однако то, что случилось потом, оказалось для меня полнейшей неожиданностью. Я думал, что наше совокупление будет коротким, резким и грубым. Вместо этого я достиг оазиса. Сначала холод ее кожи вызвал у меня дрожь. Но затем соприкосновение наших тел привело к тому, что их температуры уравновесились в какой–то неизвестной мне доселе точке, там, где понятия «холод» и «тепло» теряют смысл. Ее тело казалось живой губкой, оно исторгало дурман, изничтожая меня, как человеческую личность. О Господи, какие минуты! Все женщины мира, праведницы и шлюхи, были перед ней не более чем пажами во дворце, куда им навеки закрыт доступ, учениками мастеров еще не изобретенного ремесла.
Быть может, это соприкосновение открывало некую мистическую дверь? Нет. Как раз наоборот. Когда я трахал ее, эту безымянную животину, мне открылась истина, гротескная, трансцендентальная и одновременно ребяческая: Европа живет жизнью кастрата. Сексуальность этого существа была свободна от какого–либо балласта. Она понятия не имела об утонченности любовного искусства. Она просто трахалась, и в этом не было ни нежности, ни ласки, ни упрека, ни боли, ни меркантильности публичного дома, ни самоотрешенности любовников. Она сводила тела к их единственному исходному измерению, и чем более животным было это совокупление, тем больше приносило оно наслаждения. Наслаждения чисто физического, какого я до сих пор не знал.
Мужчина моего возраста, где бы он ни жил, обычно уже имел возможность познать любовь и ненависть. Он пережил дни грусти и редкие минуты красоты, вкусил дух соперничества, нашел друзей и врагов. Ему удалось достичь каких–нибудь успехов и пережить многочисленные поражения. Даже здесь, на маяке, мне было дано увидеть ужаснейшие картины агонии и ада. Однако человек не всегда может познать предельную страсть. Миллионы людей прожили свою жизнь и умерли, не встретив существа, обладающего этим даром, который в этой животине был так естественен и прост. До сих пор мое тело получало удовольствия, как добропорядочный буржуа – дивиденды с капитала. Она же через наслаждение помогла мне почувствовать собственное тело: оно словно отделилось от меня, разрушив связь между личностью и наслаждением, которое я чувствовал так, словно оно было живым существом. Всему наступает конец, даже тому, что я пережил с ней. Когда мы потушили страсть, у меня создалось впечатление, что передо мной открылись вершины человеческого опыта за пределами наслаждения.
