Умчаться к облакам – в простор и высоту…
Уж слишком горестно и больно здесь внизу мне..
Быть может, там покой и счастье обрету…
Тем обольстительней стремленья, чем безумней…
Не сам ли Бог мне дал крылатую мечту?!.
Священник молится в тиши благого часа
Об единеньи всех, о мирных временах,
О страждущей Руси, о всех ее сынах…
И плачут дисканты, и скорбны вздохи баса…
Навис кадильный дым; огни иконостаса
Мерцают призрачно в его густых волнах;
Печаль лампад живит иконы на стенах…
И смущена душа под кротким Ликом Спаса.
Тогда-то чуется призыв издалека:
«Придите все ко Мне, чья ноша здесь тяжка,
И бремя легкое вас научу подъять Я».
Благословляет мир простертая рука
С кровавой язвою безвинного распятья…
И ясен жизни смысл… И сладостна тоска…
Певца-мечтателя в изгнаньи рок-насильник
Бессмысленно связал с заводским верстаком…
Тугой металл гудит под тяжким молотком,
И целый день визжит назойливый напильник.
На сердце залегла тоска, как червь-могильник;
Усталость… Духота… Чуть вспыхнув огоньком,
Бессильно никнет мысль. Затеплившись тайком,
Вмиг замирает песнь, как гаснущий светильник.
Мы знаем: пот лица – возмездие греха…
Нет смысла в ропоте… Душа в тоске тиха…
Но пред самим собой бесцельно лицемерье.
Какая глупая и злая чепуха,
Что погибает здесь, как жалкий подмастерье,
Он, мастер русского певучего стиха.
1931
Всю ночь бессонница, тоска и лихорадка…
Растет безликий страх. И трех зловещих прях
Мерещатся черты в густых ночных тенях
В часы бездонного духовного упадка…
Они за мной следят… Зачем?.. Или разгадка
Всех непостижных тайн так близко при дверях?
О, как знобит опять… Чьи там шаги в сенях?
Не задувайте свет!.. Пусть теплится лампадка.
Постой, помедли, Смерть! Еще утаено
Немало радостей в грядущем, и оно
Для жажды жизненной их держит, как заложниц.
Я жить, я жить хочу! Озноб трясет… Темно…
И к сердцу холод льнет незримых глазу ножниц…
Чуть вьется жизни нить… Жужжит веретено.
Московский князь не спит. Лампады у божницы
Трепещут ласково в тесовом терему;
Уют и мир кругом. А он в немую тьму
Испуганно вперил незрячие зеницы.
Ужасно в тишине. То скрипнут половицы,
То крик подавленный причудится ему…
И в бездне темноты, как в зыблемом дыму,
Пред ним всплывают вновь кровавые глазницы.
Для блага земского решил он братский спор
Злодейством в черный день. И Божий суд был скор:
Он сам был ослеплен… Не дрогнул нож наемный.
«За око – око, брат!» – змеясь, шипит укор,
И мечется в тоске, без сна Василий Темный…
