– И что будет? – спросила я, стараясь не наступить на какие-то бутылочки и баночки, расставленные по всему полу ее маленькой избушки, почему-то, на одной куриной ноге и на одном костыле.
– Выйдешь отсюда! – сказала она, подняв на меня сверкающий желанием вечного действия, взгляд.
Я оступилась и какая-то баночка, издав жалобный хруст, разлилась синей, словно краска гуаши, жижей по полу.
– Что ж ты наделал?! Это же сыворотка неба! Стоит, между прочим, очень дорого, и доставляют недели две! – с упреком и жалостью посетовала Ведьма.
Она ждала от меня какой-то реакции.
– А где продается? Может, я схожу, куплю вам? – спросила я, надеясь ее как-то утешить.
– Дурак! – сказала она.
Я посмотрел на себя и обнаружил, что действительно был мужчиной.
– Это была сыворотка воды, а не неба! – сказал я уверено.
Ведьма недоверчиво покрутила бородавкой на носу, с кокетством пошевелив волосками на ней, и нагнулась, чтобы посмотреть на этикетку, растоптанной мною баночки.
– И, правда! Вода, концентрированная! – сказала она радостно, – Ну ладно, ее я с запасом купила, оптом продавали, со скидками, между прочим!
Я покачал головой…
…
Запах поджаривающихся не родившихся цыплят заполонил всю кухню. Тошнота подступила к горлу. Я посмотрела мутным взором на Петю и заранее зная, что ванная занята, продлевалась в раковину.
– Прости! Меня тошнит! – сказала я.
– Тебя всегда тошнит! – ответил Петя, ни сколько не обидевшись, не смутившись и не разозлившись.
– Может, есть хочешь? – спросил он, предложив мне яичницу.
Я с ненавистью и ужасом посмотрела на него и отрицательно покачала головой.
– Нет! – ответила я тихо.
Мой кофе чуть не убежал, Петя его спас.
– Спасибо! – сказала я и налила ему черную жижу в большую чашку с отколовшейся ручкой.
– Спасибо! – ответил он, принимая мистическую жидкость. «Моя школа!» – подумала я (до меня в этом доме не знали слова «спасибо» и «пожалуйста»).
Я улыбнулась и налила остатки кофе себе.
«Кофе! Напиток богов! – подумала я, – Он, наверное, был еще до того, как зародилось время!»
Петя бросил в чашку три куска белоснежного сахара и залил коже молоком. Он похолодел и побледнел, совсем как живое существо.
«Почему им надо убить все, прежде чем это съесть? – спрашивала я себя, – Падальщики! Убил дитя, прямо на глазах у матери! Садист!»
Мне стало как-то очень грустно. Я смотрела в чашку со своим черным, источающим аромат горячей жизни, кофе.
Я взяла кружку и села на подоконник, бесцельно отвела глаза на улицу. «Мы с тобой, из какого-то совсем другого мира! – разговаривала я про себя с черной жижей, – Ты, я и свечи! Вода еще, но это другое, это моя любовь, моя единственная любовь, первая и вечная, навсегда, моя дверь, мое знание, мой разум!»
