– Вставай, ты в школу опоздаешь! – услышал я мамин голос.
Я сделал вид, что ещё сплю и никак не могу разлепить веки.
– Просыпайся, дорогой! – нежно потрепала она меня по щеке, приподняв одеяло.
Я открыл один глаз.
– Вставай, вставай! – сказала мама. – Я иду в ванную, приходи!
– Угу! – побурчал я и посмотрел на папу. Он лежал с закрытыми глазами и блаженной улыбкой на лице. Мне стало противно, и я отвернулся.
Мне безумно не хотелось идти в школу. Я потёр руками лоб и щёки, встал с постели и медленно, неуверенной походкой, пошатываясь, побрёл к маме в очередь в ванную комнату. Я вяло прислонился к её тёплому животу и груди, как бы прося обнять меня.
– Что с тобой? – беспокойно спросила мама.
– Голова болит… – ответил я тихо, медленно растягивая слова.
Мама приложила свою холодную руку к моему горячему лбу, потом к щекам и с тревогой во взгляде посмотрела на меня.
– Да у тебя же температура! – прикрикнула от возмущения она. – А ну марш в постель! И никакой школы!
– Но мама… – еле сдержав радость, начал я ныть.
– Никаких «но»! – уверенно прервала она меня. – Я сказала, иди в постель!
Теперь я мог быть спокоен, в школу меня уже не отправят. Осталось лишь дождаться, когда все уйдут, чтобы наслаждаться покоем, тишиной, пустотой и пыльностью ничегонеделанья.
«Прекрасно!» – подумал я, лёг обратно в постель и прикрыл глаза, вслушиваясь в шорохи и передвижения родителей по комнате и соседей по коридору.
– Что это с ним? – услышал я папин голос.
– У него температура! – ответила мама шёпотом. – Тише!
– А-а-а… – протянул он ничего не выражающее однозвучие.
Сон постепенно начал снова овладевать мною, я уже еле слышал мамины наставления по поводу того, какие таблетки и когда мне следует принять и ещё что, и снова и снова…Вскоре я погрузился в томную дымку привлекавших меня в мои восемь лет образов, заполнявших тогда мои сны…
Когда я проснулся, было уже часа два дня. В квартире никого, кроме меня, не было, и я лежал в постели с открытыми глазами, глядел в потолок и наслаждался пустотой. Родители были на работе, соседи тоже, их дети в школе или детском саду, а старые тётеньки с различными имяопределениями, такими, как «баба Люб», «тётя Том», или «Зин», всегда просто, без приставки, несмотря на то, что лет ей было, по крайней мере, по виду больше, чем «бабе Любе» или «тёте Томе». Наверное, дело было в том, что уважения у окружающих (если кто-то вообще мог вызывать чьё-то уважение) она вызывала гораздо меньше из-за своего вечно опухшего лица и фингала под глазом, который непонятно откуда появлялся у неё раза три в неделю. Непонятно, кто ей его ставил, потому как мужа у неё не было, соседям оставалось лишь догадываться, чем они и занимались в свободное время. Все эти милые тётеньки в это время либо стояли с очереди в продуктовом магазине, либо сидели на лавочке перед подъездом и грызли семечки, обсуждая соседей, своих детей, внуков, а порой и друг друга, когда кто-нибудь отлучался пописать…
