Лагута тоже молчал, и можно было расслабиться. Или предпринять новую атаку на колено Ракитиной.
На этот раз она резко выпрямилась:
— Еще раз протянешь руки — мало не покажется. Некрылов, похоже, не очень испугался или огорчился:
— Какой комар тебя укусил?
— Мавританский.
— Ты там была?
Впервые Катя не нашлась, что ответить. Или не захотела. Достала сигарету, прикурила.
— Ох, сидел бы на моем месте наш борец за экологию…
— Тогда бы я не курила, а играла в нарды или спала.
— Это не гордость мужчины, когда он способен спокойно сидеть около спящей женщины.
— Послушай, Некрылов. Я уже поняла, что ты — горизонтальный мужчина. Но не до такой же степени цинично и откровенно.
— Я только размышляю о сущности природы.
— О постели ты размышляешь, Некрылов. И даже не о ней, у тебя нет ни времени, ни желания приготовить постель. Ты готов использовать машину, скамейку, кусты, но только чтобы это было сразу, под рукой. Ты ведь забываешь меня сейчас же, как только мы сдаем радиостанции: все, смена кончилась.
— Ну, ты не права, — натянуто улыбнулся водитель.
— Права, Женечка, права. Очень даже права. И ты об этом прекрасно знаешь. Хотя, как ни странно, я не жалею о наших встречах. Ты умеешь любить, ничего не скажешь, мне было хорошо с тобой, но больше… Больше — все! Теперь я хожу на смену не к тебе, а на службу. И давай впредь не касаться этой темы и… моих колен. Гуд бай, мальчик.
Специально задела, обозлила Некрылова, чтобы не оставлять надежд.
Женя вцепился в руль, крутнул его влево-вправо. Скорее из-за уязвленного самолюбия спросил, тут же, правда, пожалев об этом:
— И кому теперь это будет позволено? Моряшину или новому командиру? Катя прикусила губки-ниточки, но из машины вышла молча. И лишь перед тем, как захлопнуть дверцу, все же поинтересовалась:
— Слушай, Некрылов, тебе самому не противно?
— Противно, — неожиданно сразу согласился тот. — Извини.
Катя тихо, но не потому, что удовлетворилась ответом, а по привычке не шуметь и не привлекать внимания, закрыла Некрылова в машине.
7.
Из всей оперативной группы, видимо, откровенно нервничал и не находил себе места лишь Соломатин. Он то вскакивал с мотка проволоки и ходил по центру крыши, то, притулившись к лифтовой шахте, замирал. Выходка Зеркальцева выявила все прорехи в работе его группы.
Молчание Лагуты можно было воспринять лишь как снисхождение, скидку на мальчишество и непрофессионализм оперативников, которые могли бы здорово влететь, не подсуетись «наружники».
