— Кто это хулиганил?
— Гришка, — вполне определенно заявил Володя.
Марина стойко возражала:
— Как тебе не стыдно, Усач! Гриша не мог этого сделать!
— Сказа-а-ла, — издевательски протянул Володя. — «Не мог». А кто же тогда? Ведь он пшеницу охраняет.
Григорий пролез через кусты, вышел на дорогу.
— Я трещотку не крутил.
Всадник перемахнул ногу, слез с лошади, подошел нему, потребовал строго:
— А скажи кто?
Григорию не хотелось выдавать товарища, и он замялся.
Тогда незнакомец недобро усмехнулся, схватил его за ухо, пригнул к земле, приговаривая:
— Я тебе покажу, паршивец, как безобразничать!
Потом заставил его принести трещотку. Когда Григорий ее разыскал и возвратился, мужчина сидел уже на лошади, закручивал рыжие усы.
— Дай сюда! — скомандовал он.
Григорий подал ему трещотку.
Всадник, то ли хотел ударить его, то ли попугать, взмахнул трещоткой, и она, закрутившись на своей оси, неожиданно для него самого огласила окрестность неприятным дребезжащим звуком: «Тр-р-р-р-р!..»
Лошадь будто взбесилась: встала на задние ноги, пригнула на кусты, затем с пеной на губах, выкатив остекленевшие испуганные глаза, боком понесла всадника, сама не зная куда. Так он и ускакал с этой бедовой трещоткой.
Григорий пробрался через кусты к пшенице, лег на землю и от обиды заплакал. На дороге Марина ругалась с ребятами. Но вскоре и они затихли. И тогда осторожно вылез из пшеницы Николай.
Марина нашла Григория, присела на корточки, начала успокаивать. И хотя он всхлипывал, лежа вниз лицом, слушал ее охотно, отрадно. Ему было приятно, когда Марина защищала его, сочувствовала ему.
А через год он неожиданно раскрылся перед ней.
«Я тебя люблю», — как-то после занятий, оставшись в школе один, Григорий написал мелом на доске.
Марина тогда подглядывала за ним. Просунувшись в открытое окно, она оперлась локтями на подоконник, наблюдала скрытно, а затем, прочитав его признание, не выдержала, пристала с расспросами:
— Ты про кого написал? Скажи, скажи мне.
Григорий смутился, быстро стер написанное с доски и убежал.
— О чем ты думаешь, Гриша? — закончив песню, спросила она.
Григорий от неожиданности вздрогнул.
— Да вот вспомнил, как Николай меня с трещоткой подвел.
— Брось, не говори о нем.
«А может, она и не любила его, а просто так немножко увлеклась?» — с надеждой подумал он.
— А помнишь, как ты меня обидел? — неожиданно повеселевшим голосом спросила у него Марина.
— Когда я тебя обижал? Что ты! — встрепенулся Григорий.
— Ты прибежал к нам за чем-то, кажется за пилой. Я с тобой вышла в сени, и там ты мне сунул в руку записку. В комнате я ее прочитала и заплакала. Ты писал, что меня любишь и целуешь в губы. Я так разревелась, что мама даже испугалась. Мне понравилось твое признание, но зачем же целовать в губы? Разве нельзя любить без поцелуев? За это слово я на тебя сильно обозлилась. Девчонка еще была глупенькая… — И равнодушным голосом спросила: — Ты не замерз еще? В одном костюме сидишь.
