— Быстро, охламоны!
Мы угрюмо, неохотно построились. Толкаясь и перебраниваясь. Из дома вышли широким шагом Малыш, Хайде и Бауэр. Малыш держал в руке свой нож.
— На пле-чо! Походным шагом марш! — скомандовал Старик так громко, что голос его ломался.
Мы пошли мимо эсэсовцев, презрительно усмехавшихся и плевавших в нашу сторону.
— Дерьмо! — торжествующе выкрикнул один из них.
Малыш хотел что-то ответить, но Легионер и Старик шли рядом с ним и не позволили.
В то утро было удивительно много слепней. Они нещадно жалили нас в шею чуть повыше воротников.
Через ельник мы прошли, не оглядываясь. И остановились только далеко внизу, возле старого моста через пересохший ручей. Молча улеглись в кусты и смотрели на горный коттедж, залитый лучами утреннего солнца.
Оберштурмфюрер вошел в дом, за ним два эсэсовца. Одним из них был рослый обершарфюрер, державший автомат, будто хлыст.
В доме они пробыли долго, но мы ничего не слышали. Несколько эсэсовцев улеглись на траву и стали играть в карты и кости. Казалось, они ждут опаздывающего поезда.
— Наш друг лейтенант Штиф хорошо спрятался, — сказал Порта.
— Будем надеяться, достаточно хорошо, — нервозно ответил Старик. Он покусывал мундштук своей трубки.
— Скоро увидим, — сказал Легионер. — Аллах знает, Аллах видит все.
Малыш пустил свою фляжку по кругу. У него хватило предусмотрительности наполнить ее шнапсом. Мы пили большими глотками. Порта с Легионером тоже наполнили свои фляжки. Мы опорожнили их все. Осмелели. Захотели увидеть кровь. Малыш плюнул на куст.
— Собаки, дерьмо вонючее! — ругнулся он. — Давайте перестреляем их.
И постукал пальцами по рожку автомата. Штеге пожевал губами.
— Давай, в самом деле, Старик, — хрипло предложил он.
Старик покуривал трубку.
Росистое утро огласил протяжный, мучительный крик. Мы инстинктивно поползли прятаться понадежнее. Малыш облизывал горлышко пустой фляжки.
— Плохо спрятался старый еврей, — вздохнул Штеге.
Раздался еще один вопль. Знакомый нам по концлагерям и тюрьмам.
— Интересно, что они там делают, — прошептал Брандт.
— Медленно убивают его, — грубо ответил Легионер, приводивший огнемет в боевое положение и надевавший форсунку. — В горах Риф мы всегда мстили, когда черные резали наших на куски.
И взглянул испытующе на Старика, лежавшего за кустом, глядя на коттедж.
Легионер хотел сказать еще что-то, но успел произнести только первый слог.
Эсэсовцы вышли с Герхардом Штифом. Он полз на четвереньках в своей полосатой робе. И непрерывно стонал. Они пинали его. В такое холодное утро все звуки хорошо слышны. Набираются громкости у свежей бодрости утра, раздаются чисто, без посторонних звуков. До нас отчетливо доносились глухие удары, когда Герхарда пинали эсэсовцы. Мы услышали, как они сломали ему руку — раз, другой. Потом третий. Слышны были только звуки, напоминающие треск веток в морозную ночь, и приглушенные, но пронзительные стоны пытаемого человека.
