Портняжка Лабакан был очень удивлен этим рассказом. Он глядел теперь на принца завистливыми глазами, злясь на то, что судьба даровала Омару, хотя он и так уже слыл племянником могущественного паши, еще и звание княжеского сына, а ему, Лабакану, наделив его всем, что необходимо принцу, дала, как на смех, темное происхождение и обыкновенный жизненный путь. Он сравнивал себя с принцем. Он вынужден был признать, что у того наружность очень подкупающая. Прекрасные, живые глаза, орлиный нос, мягкое, предупредительное обхождение короче говоря, всеми внешними достоинствами, какими только можно расположить к себе, он обладал. Но и находя у своего спутника столько достоинств, он все-таки в глубине души полагал, что такой молодец, как он, Лабакан, будет могущественному отцу еще милее, чем настоящий принц.
Эти мысли преследовали Лабакана весь день, с ними он и уснул на очередной ночевке. А когда он утром проснулся и взгляд его упал на спавшего рядом Омара, который мог так спокойно спать и видеть во сне свое верное счастье, у него возникла мысль добыть себе хитростью или силой то, в чем ему отказала его неблагоприятная судьба. Кинжал, этот опознавательный знак возвращающегося домой принца, торчал из-под кушака спавшего. Лабакан тихонько вытащил кинжал, чтобы всадить его в грудь его же хозяина. Но мысль об убийстве ужаснула миролюбивую душу портняжки. Он удовлетворился тем, что заткнул кинжал себе за пояс и велел оседлать для себя более резвую лошадь принца; и когда Омар проснулся и увидел, что все его надежды украдены, его вероломный спутник был уже далеко впереди.
Ограбление принца Лабакан совершил как раз в первый день священного месяца рамадана, и, значит, у него оставалось еще четыре дня, чтобы добраться до хорошо известной ему колонны Эль-Серуйя. Хотя место, где стояла эта колонна, находилось на расстоянии самое большее еще двух дней пути, он поспешил прибыть туда, потому что все время боялся, что его догонит истинный принц.
В конце второго дня Лабакан увидел колонну Эль-Серуйя. Она стояла на небольшом возвышении среди равнины и видна была с расстояния двух-трех часов езды. У Лабакана при виде ее сердце забилось сильнее. Хотя последние два дня у него хватало времени подумать о той роли, которую ему предстояло играть, нечистая совесть делала его все же несколько робким. Но мысль, что он рожден стать принцем, снова придала ему силы, и он бодрее направился к своей цели.
